«Сперва разрешение от родителей принеси!»

Оптина пустынь, славный русский монастырь, жил по заветам великого исихаста прп.Паисия Величковского. Святой Паисий свою жизнь строил по заветам афонских старцев, святителя Григория Паламы в первую очередь. Святитель Григорий совершал монашеское делание, как учили древние отцы, а те, в свою очередь, переняли своё учение от апостолов… Вот какая ниточка тянется от апостольской древности до России. И вот что важно: ниточка эта не порвалась и посейчас — тому свидетельство живое — схимонахиня Николая (Лякина) (род. 5 сентября 1923 г.), 90-летняя подвижница, живущая ныне в Снетогорском женском Рождества Богородицы монастыре. Мать Николая — духовное чадо последнего Оптинского старца  Иоасафа (Моисеева) (1887—1976).
Недавно главный редактор нашей газеты Александр Раков, бывший с паломничеством в Снетогорском монастыре, повстречался со старицей Николаей и долго беседовал с ней о её пути к Богу, о великом старце Иоасафе, о России — современной и будущей… Вот рассказ матери Николаи:
— Сама я родом из Воронежской области, из городка под названием Грязи… Мама моя была верующей и часто ходила за советом к тамошнему старцу Максиму. Его люди звали попросту Максимушкой. Вот как-то раз пришли мы к Максимушке и слышим, как он беседует со своей племянницей. Та ему: «Дядя, благослови меня замуж!» — «Нет, — отвечает старец, — не благословляю. Времена наступают тяжёлые — подожди пока!» (дело было перед войной). Она опять: «Дядя, я всё равно выйду замуж, даже без благословения! Ты хоть подскажи, которого из двух выбрать!» — «Никого не выбирай! Не благословляю! Не спеши с замужеством!» Понятно, что старец хотел, чтобы сперва война кончилась, чтобы племяннице вдовой не остаться, — но я-то, выслушав эту беседу, впервые задумалась: «А сама-то я хочу замуж или нет?» Девчонкой была совсем… «Нет, — думаю, — не хочу! А чего же тогда хочу? В монастырь, монахиней стать! Но это — потом, а пока попрыгаю на воле…» Монахинь я не раз видала в храме. Как увижу монашку — душу радость охватывает! Так и хочется подбежать к ней, расцеловать всю… Много позже, уже после войны, повстречала я пятерых монахинь на вокзале. Они хотели ехать в Загорск, да билетов не достали. Решила я им помочь; стучусь в кассу и говорю: «Нашему директору нужны билеты!» Ну, для директора тотчас билеты нашлись. Так я им помогла уехать, а они рассказали обо мне одному воронежскому батюшке: «Такая, мол, девушка хорошая! Вот бы её в монахини!» Этот батюшка так заинтересовался, что приехал из Воронежа на меня посмотреть. «Жду тебя, — говорит, — в нашем монастыре. Приезжай!» — а зачем, не сказал. Я приехала — смотрю, там постриг начинается: несколько женщин в ряд стоят. Не успела я опомниться — и меня туда же ставят, к ним. Батюшка спрашивает: «Кто здесь старше всех?» Одна отвечает: «Я!» — «А кто моложе всех?» Тут я отозвалась. «Теперь будешь старшей!» — говорит батюшка и постригает меня первой. Так я стала тайной инокиней. Живу, как подобает, с мужчинами не разговариваю, не здороваюсь с ними даже… Меня даже с работы хотели за это уволить, но я была ценным работником — не уволили. Вскоре опять приезжает батюшка и говорит мне: «Ну-ка сходи в храм, приложись к иконам!» Я пошла, помолилась… Хочу выйти, а двери закрыты! Что делать? Вдруг открывают двери и входят монахини с пением тропаря: «Объятия Отчи…» Это тот самый тропарь, который при пострижении поют. Тут же в закутке сняли с меня всю прежнюю одежду, надели власяницу (ох, она кусачая!..) и говорят: «Ползи к батюшке!» Я ещё не понимаю ничего, но ползу… И он меня постриг, и стала я уже не инокиней, а монахиней Михаилой… Но жить в миру осталась, в тайне свой постриг хранила.
Дальше вышло ещё чудеснее. У меня в Мичуринске была духовная мать, схимонахиня Серафима (Белоусова). Как-то она мне говорит: «Скоро приедет к нам батюшка — он особый, не простой! Он только что из заключения вышел — надо его встретить с любовью». Как же, — думаю, — с любовью? Наверное, он старенький уже… Купила я палочку в подарок неизвестному батюшке и пошла со своей духовной матерью его встречать. Вижу: не такой уж он и старый… Я ему палку даю, а он начал с ней играть: «Ох, придётся мне на неё опираться, ох, придётся!» Так я впервые увидела последнего из оптинских старцев отца Иоасафа (Моисеева). В ту пору он ещё не принял схимы и назывался Иосифом. Он на долгие годы стал моим духовным отцом. Надо о нём рассказать немного.
В Оптину он попал ещё подростком: убежал из дому — и в пустынь: «Хочу стать монахом!» — «Сперва разрешение от родителей принеси!» Отец такое разрешение дал: «Пусть хоть один в семье монахом будет!» А для мальчика что в монастыре, что в раю Божием — так сладко! В 1925 году постригли его в мантию (ему уже под сорок было) — и тут начались для отца Иоасафа его земные мытарства. Дали ему 10 лет лагерей. Батюшка этот приговор с миром восприял: лагерь, мол, — тот же монастырь, только устав построже. Всё терпел: и нападки начальства, и постоянные побои уголовников (отец Иосиф по-евангельски им вторую щёку подставлял — а они и в неё били!) За такое мирное несение скорбей Господь даровал ему дар прозорливости. Вот как этот дар впервые проявился. Как-то раз начальство подсадило к отцу Иосифу стукача. Тот — хитрый парень, подступает с добрыми речами, чуть ли не обниматься лезет, а батюшка по простоте душевной умом-то и не понимает подвоха… Но вот пригляделся — что такое? «Эй, — говорит, — друг, почему я вместо тебя вижу огромную змею?» Стукач испугался и попросил перевести его в другую камеру. Едва отсидел батюшка срок, вышел на свободу — месяц всего прошёл, и снова его арестовали. И снова на 10 лет. Отец Иосиф сказал тем, кто его арестовывал: «Надо вам сажать — сажайте! А я — монах, как веровал, так и буду веровать, как молился, так и буду молиться». Второй срок у него легче прошёл: он кузнецом работал, и ценили его труд как арестанты, так и начальство.

 

Как-то раз пригласили его на женскую зону починить швейную машинку. Вот он чинит её в бараке и вдруг видит: из-под одной подушки льётся яркий свет и благоухание. А там жила арестованная монахиня, которая хранила под подушкой частицу Святых Даров. Так батюшка впервые за много лет причастился. Нательные крестики у заключённых всегда отбирали, но отец Иосиф всегда делал себе новый. Однажды сидит он и думает: «Как бы мне крест при обыске спасти?» — и слышит голос: «Не ты Меня спасешь, а Я тебя. Спасал и ещё спасу!»
В 1954 году отец Иосиф окончательно освободился и приехал в город Мичуринск к моей духовной матери, монахине Серафиме. Здесь мы и познакомились. В ту первую встречу сидим мы втроём за столом, обедаем — и вдруг является в дом через закрытые двери некая чудная Странница. К матери Серафиме частенько всякие побирушки ходили, я к ним привыкла, а на эту Гостью взглянула — и сердце у меня возрадовалось. Села Она возле меня и говорит мне: «Драгоценная Моя, возьми Моего вот этого драгоценного». И показывает на батюшку. Я испугалась: «Да ведь он ко мне не пойдёт!» А она отвечает: «Я ему прикажу. Ты будешь только числиться, а опекать вас Я Сама буду. Всем обезпечу». Отец Иосиф говорит Гостье: «Матушка, будь мне матерью!» А Она строго ему отвечает: «Разве Я не была тебе Матерью в заключении? Посещала тебя не раз. Благословляю тебя к Моей драгоценной переходить, живи у неё». И засобиралась: «Мне ещё в здешнюю тюрьму зайти надо. Не во всякую камеру Я могу зайти: бывает, что в ней один человек хороший, которого надо навестить, но вокруг него — плохие. Тогда Я возле двери стою». Я вызвалась проводить Странницу. На улице Она стала давать мне подарки: и хлебушка, и конфеточек, и сахарку, и повидла. И ещё — куски угля. Я испугалась: «А уголь зачем?» Она меня успокаивает: «Это угольки на растопочку». Потом строго мне говорит: «Не обижай Моего драгоценного». Никак я не могла лик Её рассмотреть — вижу только облик целиком: простая, среднего роста, одета обыкновенно, даже бедно. Всё хотела я Ей поклониться, но боялась на людях: ещё заберут как верующую. Всё-таки решилась и поклонилась, а когда распрямилась — Её уже нет. Не поняла я тогда, что это была Сама Матерь Божия, — думала, просто монахиня прозорливая.
И поселился батюшка у меня в городе Грязи, во времяночке рядом с домом. Всё вышло, как Матерь Божия обещала: Она и помогала ему, и от злых людей защищала. В те времена тяжко было с отоплением, — а нам то чудесным образом машину угля привезут, то машину дров… Начальник паспортного стола не хотел батюшку прописывать, паспорт его на пол швырнул, сказал: «Лучше бандита прописать, чем такого!» — а потом он уехал по делам, и его заместительница прописала батюшку без разговоров. Как-то пришёл к нам участковый. Зашёл к батюшке во времянку и говорит: «Что такое? Обычно меня все боятся, а тут — я сам чего-то боюсь!» — «Ты фуражку-то сними: тут иконы!» — говорит батюшка. Я испугалась: как он с милиционером дерзко говорит — теперь его снова посадят. И быть бы беде, да этого участкового самого вскоре посадили: он какому-то начальнику нахамил.
В конце 50-х годов по благословению митрополита Воронежского и Липецкого Иосифа батюшку постригли в великую схиму с именем Иоасаф в честь святителя Иоасафа Белгородского.
Батюшка умел творить Иисусову молитву и меня тому же учил. Как-то идём мы с ним через поле — я впереди, а он сзади, — и молитву Иисусову читает. А я как ни начну — всё мысли разбегаются! Вдруг подходим мы к развилке четырёх дорог. Я не знала, куда идти, растерялась, обернулась к батюшке, а его и нет! Я испугалась, влезла на большое дерево, вижу: он где-то далеко — только чёрная точка виднеется. Насилу догнала его — и начала упрекать: «Зачем ты меня бросил?» А он мне: «Вот так же Ангел человека оставляет, когда тот оставляет молитву. И стоит человек и не знает, куда ему идти, как поступать. Я в лагерях всегда молился — только потому и выжил. Всегда Ангел меня наставлял на верные поступки». Батюшка владел самодвижной молитвой. Как-то прихожу к нему взять благословение, а он сидит на кровати и читает «Богородице Дево…» Ну, думаю, подожду, пока дочитает, а потом и попрошу. Села рядом. А он один раз прочёл и снова принялся, и ещё раз, и ещё… Я не вытерпела, кричу: «Батюшка!» Как он вздрогнул: «Что ж ты меня будишь? Я сплю, а ты кричишь!» — «Как же ты спишь, если глаза открыты и молитву вслух читаешь?» А это была молитва самодвижная: тело у батюшки спало, а душа молилась. Частенько я у него такое видала.
Батюшка почти сутки в молитве проводил. Вставал ночью в три часа и начинал молитвенное правило. Я утром встаю — он ещё молится, прихожу с работы на обед — он молится. После обеда отправлялся дрова колоть: очень любил это занятие, никому не давал за топор браться. Наработается так, что я его на себе в келью тащу. А он домой приходит — и опять за молитву.


Много раз хотели его у меня украсть. Приедем с ним в какой-нибудь монастырь — все монахи радуются как дети, что к ним такой чудный старец приехал, и норовят его куда-нибудь отвести, а меня домой отослать. Но батюшка сам говорил: «Меня Божия Матерь благословила в затворе жить у этой сестры. Не могу я с вами оставаться!»
Конечно, отец Иоасаф был прозорливцем. Часто он вздыхал: «Ах, немного я не доживаю — ведь Оптину-то откроют снова!» Говорил: «На Россию все будут лезть, будут её делить!..» Говорил, что женщина так себя обезобразит, что не будет похожа на женщину. Однажды я принесла ему магнитофон с записью рассказов одного политзаключённого. Батюшка послушал эти записи и растрогался сердцем: он ведь сам много лет сидел… Потом говорит о магнитофоне: «Хорошая коробочка… Скоро не только голос научатся записывать, но и изображение, чтобы видеть того, кто говорит. Но столько грязи всяческой будут тогда записывать, столько соблазна, разврата… Многие соблазнятся, даже некоторые священнослужители…»
А сам он был простодушный, как младенец. Бывало, едешь с ним в поезде, он немедленно начнёт рассказывать: «Царя-то Николая на небо взяли! Я сам видел». (Было ему такое видение в 20-х годах.) Но как о таком говорить в советские времена? А он рассказывает всем в купе… Или начнёт спрашивать: «Крестики-то у всех есть?» Что тут поделать? Объясняешь людям: «Дедушка старенький, сам не знает, что говорит!» Батюшка не обижался, только говорил мне: «Что же ты, Маша, людей от меня гонишь?..»
Случалось батюшке тяжко болеть, но к концу жизни он всё время чувствовал себя очень бодрым и повторял: «Обновися, яко орля, юность моя». Я порою глаз от него отвести не могла. Смотрю и думаю: «Где ещё такой батюшка есть?» И только так подумаю, как он мне: «Ну-ка выходи из кельи! Быстро, быстро!» Смерти он ждал, как хорошего гостя. Но перед смертью опять заболел. Как-то зашла я к нему ночью, посмотреть, как он себя чувствует, а он стоит у кровати — весёлый! Я его и не видела таким весёлым. «Маша! Маша, голубчик! Ведь всё прошло! А знаешь, куда я иду!..» Я, конечно, в крик… А он: «Вот Матерь Божия стоит! За мной пришла!» Оглянулся: «А вот монахи оптинские!» — «Какие такие монахи?» — «Меня встречают!» — радостный! И тут уже ложится на кровать. Я говорю: «Батюшка, подари мне что-нибудь…» Хотела, чтобы он своей рукой дал иконку. А он мне говорит: «Вся келья твоя! Но только ты в ней жить не будешь». — «Батюшка, я хочу в монастырь!» — «Да, будешь в монастыре: кто тебе большое письмо напишет — у того и будешь». (Потом так и случилось: владыка Евсевий Псковский мне большое письмо написал, и я у Владыки жила). Батюшка продолжает: «Ты в монастыре будешь, но в ту пору не такие будут монастыри-то, как прежде, и люди уже не такие будут. Да всё равно: где ж лучше-то, чем в монастыре?»
Когда батюшку хоронили, откуда ни возьмись налетели пчёлки. Все испугались: вот начнут нас жалить! Но пчёлки никого не тронули, а просто проводили батюшку до кладбища. Три из них всё время вились над гробом… Было это в 1976 году…

И вот теперь мне уже без году девяносто лет, живу в монастыре… Год назад Господь меня смирил: упала я в келье и сломала шейку бедра. Это чтобы не гордилась: ведь я всю жизнь рядом со святыми людьми… Но в больнице перелом скоро сросся. Главврач каждый день ко мне приходил: «Как такое возможно? Ты какая-то особенная, наверное?» А я говорю: «Никакая я не особенная, просто за меня святые люди молятся». Всё же тяжко бывает так долго жить. Недавно взяла в руки фотографию отца Иоасафа да как вдруг заплачу, как закричу! «Батюшка! Что же так надолго меня оставил!» Потом повернулась — а он вот тут стоит, рядом. И говорит: «Не оставил я тебя. Даже когда ты спишь, и то я с тобой». И пропал. А ведь не пообещал, что, мол, возьму скоро!.. А только и ждала, чтобы он это сказал. Хватит уже, пожила, столько всего вынесла, до таких времён дожила… Верно батюшка говорил: люди теперь иные стали, и монахи иные, и жизнь монастырская не та, что прежде… А всё же лучше монастыря ничего нет!

Адрес Рождества Пресвятой Богородицы Снетогорского женского монастыря: Псковская область, г.Псков, Снятная гора, 1