"Хочу вам, братия, воспомянуть несколько о лжи, ибо
я вижу, что вы не очень стараетесь удерживать язык свой, отчего мы легко
увлекаемся во многое зло”, - начинает девятое поучение авва Дорофей. И далее,
со свойственной ему ясностью мышления и склонностью к классификациям, он
разделяет ложь на типы: "Есть три различных вида лжи: иной лжет мыслею, другой
лжет словом, а иной лжет самою жизнею своею”.
Совсем кратко учение о трех видах лжи аввы Дорофея
можно охарактеризовать так: ложь мыслью – это когда человек собственные
мечтания принимает за реальность. Ложь словом – искажение действительности с
какой-то корыстной целью. И, наконец, ложь жизнью – сознательное сокрытие
порока под видом добродетели” (Михаил Дронов, прот. "Талант общения. Дейл
Карнеги или авва Дорофей?”. Москва, "Новая книга”, "Ковчег”, 1998 г., стр. 14). "Сюда же
могут быть отнесены: неисполнение данных обещаний, сплетни, выдумки и
преувеличения в праздных беседах, клевета, преподание ближнему своих догадок
как твердого знания, смелое рассуждение о малопонятных вещах, преподание
ближнему убедительных советов при неимении достаточного опыта и духовности”
(Лазарь, архим. "Грех и покаяние последних времен”. Издание Московского
подворья Свято-Успенского Псково-Печерского монастыря, 1996 г., стр. 22).
"Безобидные” ложь или сквернословие могут отправить
в ад!” (Константин Слепинин. "Азы православия”. Санкт-Петербург, "Сатисъ”, 1997 г., стр. 70).
"Ложь может проявляться совершенно беззастенчиво,
открыто во всей своей сатанинской мерзости, становясь в таких случаях второй
природой человека, постоянной маской, приросшей к его лицу. Он так привыкает
лгать, что не может выражать свои мысли иначе, нежели облекая их в заведомо не
соответствующие им слова, тем самым не проясняя, а затемняя истину. Ложь
незаметно закрадывается в душу человека с детских лет: часто, не желая
кого-либо видеть, мы просим близких сказать пришедшему, что нас нет дома;
вместо прямого отказа от участия в каком-либо неприятном для нас деле мы
притворяемся больными, занятыми другими делами. Такая "бытовая” ложь, кажущиеся
невинными преувеличения, шутки, основанные на обмане, постепенно развращают
человека, позволяя ему впоследствии ради собственной выгоды идти на сделки с
совестью. Необходимо искоренять ложь самым решительным образом; помни, что как
от дьявола не может быть ничего, кроме зла и погибели для души, так и от лжи –
его детища – не может последовать ничего, кроме растлевающего, сатанинского,
антихристианского духа зла. Не существует "спасительной лжи” или "оправданной”,
сами эти словосочетания кощунственны, ибо спасает и оправдывает нас только
Истина, Господь наш Иисус Христос!” (Лазарь, архим. "Грех и покаяние последних
времен”. Издание Московского подворья Свято-Успенского Псково-Печерского
монастыря, 1996 г.,
стр. 23).
"В чем именно состоит ложь мыслью, подробно авва
Дорофей раскрывает на двух примерах.
Первый – из его собственной жизни, когда в начале иноческого пути у него вдруг
появилось искушение "по движениям и по
походке человека заключать о его душевном устроении”. Но он вовремя получил
вразумление от старца: "Никогда не верь своим догадкам, ибо кривое правило и
прямое делает кривым”. Действительно, если сама человеческая природа повреждена
грехом, то ей опасно доверять. "Мнения людей (то есть те заключения о других,
которые могут быть сделаны только на основании собственного опыта) ложны и вредят
тому, кто предается им” – эту мысль святого старца авва Дорофей усвоил сам и
передал ученикам.
Другой пример показывает, как далеко может зайти
любой человек, если увлечется собственной способностью "провидеть” то, что у
людей на душе, прежде всего дурное, особенно, если у него появится уверенность
в непогрешимости своей проницательности. Одному из братьев монастыря, который
страдал таким самомнением, – рассказал авва Дорофей, – просто-напросто
привиделось, что другой брат ворует из сада спелые смоквы (плоды инжира).
Потерпеть он такого, конечно, не мог – не для того он постоянно всех выслеживал
и высматривал, кто чем занимается – и он поспешил доложить игумену.
Разбирательство, однако, выявило, что подозреваемый брат вовсе отсутствовал в
то утро в монастыре. "Ничто, – заключает авва Дорофей, – так не удаляет
человека от Бога и от внимания к своим грехам и не побуждает его всегда
любопытствовать о неполезном ему, как сия страсть” (Михаил Дронов, прот.
"Талант общения. Дейл Карнеги или авва Дорофей?”. Москва, "Новая книга”,
"Ковчег”, 1998 г.,
стр. 14-16).
"Задумаемся над тем, чего, собственно, хотел
добиться брат, которого привел в пример авва Дорофей, в своем объяснении, что
такое ложь мыслью. Этот брат "однажды, вошедши в сад, высматривал, – ибо он
всегда подсматривал и подслушивал”, – характеризует его рассказчик. В чем он
всех подозревал? О чем были его догадки? В каких предположениях он был
настолько уверен, что "ему казалось, что дело происходит именно так, как
представляет ему помысл его, и не может быть иначе”? Войдя в пустой сад, он
очень хотел встретить "нарушителя” монастырского устава, который бы там тайком
ел смоквы. И он увидел то, что хотел…
Почему ему так нужно было кого-то уличить в грехе?
Ответ простой: в тот момент весь смысл своего существования он видел в
изобличении порока. Ясно, что в его сознании когда-то произошла трагическая
подмена ложным пониманием подлинного ощущения себя, своих взаимоотношений с
Богом и людьми. Его стремление к правде и справедливости уродливо обернулось
присвоением себе роли судьи над чужими грехами, причем судьи, отнюдь не
бесстрастного, но жаждущего карать и наказывать.
Мы вполне можем допустить противоположную ситуацию в
том же монастырском саду. Игумен или сам авва Дорофей мог действительно застать
не мнимого, а реального "нарушителя”, соблазнившегося спелыми плодами. Как бы
он поступил? Не пускаясь в небезопасные догадки, совершенно определенно можно
сказать, что его решение было бы основано на сострадании к человеческой
слабости и на трезвой оценке размеров "преступления” и всех возможных путей его
последующего осознания.
Во всяком случае, авва Дорофей дает нам пример
аналогичного игуменского решения. Но на этот раз, правда, "виновником” оказался
не "похититель смокв”, а тот самый брат, одержимый страстью подозрительности.
Игумен, "созвав всю братию, по окончании литургии со слезами рассказал им о
случившемся и обличил брата пред всеми, (желая) достигнуть сим троякой пользы:
во-первых, посрамить диавола и обличить сеющего такие подозрения; во-вторых,
чтобы через сие посрамление был прощен грех брата и чтобы он получил от Бога
помощь на будущее время, и, в-третьих, чтобы утвердить братию – никогда не
верить своим мнениям” (там же, стр. 18-19).
"Необходимость критического отношения к любому
своему сложившемуся мнению авва Дорофей подчеркивает полушутливой гиперболой:
"И так с тех пор, когда помысл говорил мне о солнце, что это солнце, или о
тьме, что это тьма, я не верил ему…” Но этим он лишь еще раз обращает внимание
на то, сколь серьезна опасность "действительно видеть вещи, коих нет и быть не
может”. Безусловно и то, что у аввы Дорофея речь все время шла об опасности
ошибиться не в физических, а в нравственных вещах. Поэтому и здесь, когда он
говорит о "тьме” и "солнце”, то прежде всего имеет в виду обычное для библейско-христианской
символики обозначение под этими понятиями зла и добра” (там же, стр. 17).
"Если ложь мыслью в соответствии с 9-м поучением
преподобного аввы Дорофея состоит в непреднамеренной подмене себя подлинного
некоей "ролью”, в которой человек хотел бы себя видеть, то ложь словом – это
уже сознательное искажение действительности. Поэтому, следуя подходу
преподобного Дорофея, можно было бы рассмотрение второго типа лжи озаглавить
вопросом: кому ложь выгодна?
Для объяснения, что такое ложь словом, авва Дорофей,
естественно, обращается к жизненным реалиям, с которыми постоянно имели дело
его ученики, то есть к особенностям быта его монастыря. "А словом лжет тот, –
разъясняет он, – кто, например, от уныния поленившись встать на бдение, не
говорит: "Прости меня, что я поленился встать”, но говорит: "У меня был жар, я
до крайности утомился работою, не в силах был встать, был нездоров”, и говорит
десять лживых слов для того, чтобы не сделать одного поклона и не смириться.
Опять, если он пожелает чего-нибудь, то не хочет сказать: "Я этого желаю”, но
все извращает слова свои, говоря: "У меня такая-то болезнь, и это мне нужно;
это мне приказано”, и лжет до тех пор, пока не удовлетворит своему желанию”.
Авва Дорофей прямо называет три причины, побуждающие
людей лгать, которые также являются основой всякого греха. Это, во-первых,
сластолюбие, то есть стремление исполнить всякое свое желание; во-вторых,
сребролюбие – стремление к приобретению материальных ценностей; и, в-третьих,
славолюбие, которое в случае с иноками аввы Дорофея выражалось в нежелании
смириться.
Само собой разумеется, что отношение ко лжи словом,
как и ко всякой лжи, у аввы Дорофея отрицательное. Хотя это и очевидно, об этом
приходится напоминать, потому что в мире окружающем нас, ложь слишком часто
возводится в ранг добродетели” (там же, стр. 29-30).
"Словами "ложь жизнью” авва Дорофей называет
глубокую греховную испорченность человека, который привык к пороку, не боится
его и не стесняется” (там же, стр. 75).
"Авва Дорофей сравнивает в некоторых моментах обман
"лгущего жизнью” c "ложью словом”. Он "не потому удивляется
добродетели, что желает похвалить ее, – противопоставляет преподобный старец
лжеца жизнью тому, кто неискренен в словах, но внутренне страдает от этого, –
ибо если бы он говорил с сею мыслею, то он сперва со смирением сознался бы в
своей немощи, говоря: " Горе мне, окаянному, я сделал чуждым всякого блага”, и
тогда уже, по сознании своей немощи стал бы хвалить добродетель и удивляться
ей”.
"Лгущий словом” еще способен испытывать нравственные
муки от того, что его дела расходятся со словами. А "лжец жизнью”, – продолжает
их сравнение авва Дорофей, – "не с тою целью хвалит добродетель, чтобы не
соблазнять другого, ибо он должен бы был (в сем случае) думать так: "Поистине я
окаянен и страстен, но зачем мне соблазнять других? Зачем наносить вред душе
иного и налагать на себя и другую тяжесть?” И тогда хотя бы он в том
(вышеупомянутом) и согрешил, однако же коснулся бы и добра; ибо осуждать себя
есть дело смирения, а щадить ближнего есть дело милосердия”.
"Лжец словом”, как уже говорилось, может искренне
ценить добродетель, в душе каясь в своем несоответствии собственным же словам и
боясь соблазнить окружающих. В противоположность этому "жизнею своею лжет тот,
кто, будучи блудником, притворяется воздержным, или, будучи корыстолюбив,
говорит о милостыне и хвалит милосердие, или, будучи надменным, дивится
смиренномудрию. Но не по какой-либо из упомянутых причин удивляется, как я
сказал, добродетели, – продолжает авва Дорофей, – но или для того похищает имя
добродетели, чтобы покрыть свой стыд, и говорит о ней, как будто и сам он
совершенно таков, или часто для того, чтобы повредить кому-нибудь и обольстить
его” (9, 17-18)” (там же, стр. 75-76).
"Когда мы
пришли, говорит писатель "Лавсаика”, к св. Иоанну ликопольскому, он
приветствовал нас, обращаясь к каждому с веселым лицем, а мы прежде всего
просили его помолиться о нас. Потом он спросил: нет ли кого с нами из клириков?
Когда мы отвечали, что нет, он, осмотревши всех, узнал, что между нами есть
клирик, но скрывается. Указав на него рукою, преподобный сказал всем: "вот
диакон”. А когда он, желая скрыть свое звание, продолжал отрицаться, святой,
взяв его за руку, облобызал его и, вразумляя его, сказал: "чадо, не отметай
благодати Божией и не лги, отрицаясь от дара Христова; ложь чужда Христу и
христианам, по малому или по важному делу будет она сказана. Если даже для
доброй цели говорят ложь, и это не похвально: ибо ложь, по слову Спасителя, от
диавола есть”. Обличенный замолчал и принял кроткое вразумление святаго
старца”. (Лавсаик).
