В 1864 году, летом, прибыл к нам в село молодой человек, лет 25, и поселился в чистом домике. Этот господин сначала никуда не выходил, а недели через две я увидел его в церкви.
Несморя на молодые лета, лицо его было помято, морщины кое-где легли целыми складками и невольно говорили, что не без бурь и потрясений прошло его юношество. Он стал часто посещать нашу церковь. И не только в праздники, но и в будни. Он всегда приходил рано, уходил позже всех, и каждый раз с особым благоговением целовал крест и брал у меня антидор.
Прошло лето, была и зима уже на исходе. Наступила св. Четыредесятница. Церковь стала полна народу, и этот господин стал еще ревностнее посещать церковь. Его лицо было измождено постом. По окончании исповеди прихожан, я получаю записку от загадочного господина с приглашением к нему. Я поспешил отправиться. Встретив меня, он принял благословение и пригласил садиться.
«Извините, что побеспокоил Вас в такую пору. Как пастырь, я должен по своей обязанности прийти к Вам, потому что, быть может, я нужен Вам как врач духовный». — «Именно так, Вы мне нужны как врач... Мне нужно Ваше поучение, ваше теплое сочувствие, наставительное слово». — «Очень рад, что могу послужить Вам: прошу говорить Вас все, что есть у Вас на душе. Мое дело — разделять все нужды, врачевать их раны и приводить к Отцу Небесному...» — «Отец мой был мелкопоместный помещик. Он почти постоянно был дома, и вместе с матушкой старался вложить в меня начала всякого христианского благочестия. Они любили рассказывать мне разные священные истории, и, бывало вечером, я, слушая их, засыпал, где сидел. И Боже мой, какие сладкие сны тогда видел я. Все, что я слышал в тот вечер отложилось у меня во сне. Вот как теперь вижу: Спаситель в терновом венце, обагренный кровью, висит на древе. Его глаза полны любовию, и он просит Бога-Отца отпустить мучителям: «Не ведят бо, что творят». И Божия Матерь стоит при кресте с бледным лицом, полная беспредельной любви к страждущему Сыну. Сколько муки, сколько страдания выражается в Ее очах! Все эти сны наполняли мою душу неизъяснимым блаженством.
Тихо, плавно текла жизнь, и я был примерный ребенок. Но вот мне исполнилось 10 лет, и я поступил в одно из светских учебных заведений. Тяжело мне было привыкать к новой жизни: я уже не слышал более истинно-религиозного наставления. Я был религиозен и часто молился. Эта молитва была часто причиной насмешек моих товарищей. Беседы и разговоры наши были самые грязные, богопротивные: насмешки над Священным Писанием, над Богослужением, над религиозностью некоторых священников и простого народа.
Время шло, я перешел в последний класс, и тут совершилось мое окончательное падение — я стал отъявленным материалистом. Бытие Бога, бытие души, будущую загробную жизнь — все это я считал порождением фантазии. Крест — это орудие нашего спасения — я сбросил с себя. Когда наступали постные дни, я нарочно старался поесть скоромного, чтобы показать полное презрение. Всегда перед принятием Святых Тайн я старался что-нибудь поесть, и потом уже шел к приобщению. Одним словом, я в ту пору был каким-то извергом, а не человеком. Казалось, чего больше, человек окончательно погиб, и никакая сторонняя рука не могла вытянуть меня из бездны этого омута. Но, знать, нет греха, победившего милосердие Божие, знать, Господь не хочет смерти, но еще обратитися и живу быти ему... Если мне не помог человек, то помог Всесильный Бог, которого я отвергал. Особый образ промысла Божия обратил меня на путь спасительный.
В один год померли от холеры мои добрые родители, и их-то теплая молитва перед престолом Всевышнего, должно быть, повела к исправлению заблудшего их сына. По получении известия о их смерти, я отправился к ним на могилу. Приехавши в родное село, я спросил церковного сторожа, где могила таких-то, и, не думая перекреститься на церковь, отправился к указанному месту... Вот уже могила от меня шагах в десяти, вот уж я вижу и свежую насыпь, но... вдруг потемнело у меня в глазах, дыхание захватило, голова закружилась, и я упал без памяти на землю. Не знаю, что со мною тут было, только я в сознание пришел уж в квартире, нанятой моим слугою у одного крестьянина, из рассказов его я узнал, что все окружавшие меня думали, что со мною удар, потому что я был без памяти, с багровым лицом и пеной у рта.
На другой день я встал совершенно здоровый и, как ни ломал голову, не мог объяснить себе, отчего со мною сделался такой припадок. Потом я опять в те же часы дня отправился на могилу, но каково было мое удивление, когда и в этот раз случилось со мною то же, что вчера! Думая, что меня постигла падучая болезнь, периодически возвращающаяся в известные часы дня, я на третий день остался дома, — и припадка не было. Но когда я пошел на четвертый день и стал только приближаться к могиле — прежний припадок снова повторился. Вставши утром на другой день, я встретил своего слугу каким-то испуганным, боящимся меня. После я узнал, что он тут же порешил, что в этих припадках что-нибудь недоброе, и что я, должно быть, слишком грешен, коли Господь не допускает меня до могилы родителей. Счастливее меня он был тогда: у него была вера в Промысл, вера в Бога, а я был жалкий человек и не хотел признавать во всем этом перста Божия. Впрочем, меня довольно озадачили эти странные припадки, и я послал на ближнюю станцию за доктором. Доктор обещался прибыть на другой день, и, в ожидании его, я уснул часов в 12 ночи. Утром я проснулся рано, и... Боже мой!..
Страшно вспомнить: я не мог пошевелиться, язык не повиновался: я лежал весь расслабленный, тело мое было все в огне, губы высохли, я чувствовал страшную жажду и окончательно упал духом.
Явился доктор осмотреть меня и дал лекарство. Началось лечение... Сначала доктор прописал мне лекарство без затруднения, но потом долго-долго иногда простаивал над моей постелью, кусая губы, и однажды, после шестинедельного лечения, написал мне на бумаге: «Имея дело с мужчиной, я открыто всегда говорю о его болезни, как бы она ни была опасна. Ваша болезнь необъяснима, несмотря на мои усилия открыть ее. Поэтому, не предвидя успеха от трудов моих, я оставляю вас ждать, когда она сама собой откроется». Баков же был мой ужас, когда меня оставляла человеческая помощь, на которую я только и надеялся! У другого есть надежда на высшую помощь, но ее отверг мой развратный ум.
Время шло, болезнь моя еще больше усилилась, на теле появились прыщи, которые перешли в гнойные раны, от которых несся смрадный запах; я не знал, что и делать. Целые ночи я не спал и не находил себе покоя. И какие страшные картины рисовались тогда в моем воображении!
Вот, как теперь помню, однажды мне представилось мрачное, сырое, душное подземелье... смрад не дает дохнуть, кругом тьма... отовсюду несутся стоны, крики и какое-то дикое рычанье... Страшно стало мне, мороз по коже пробежал, я вздрогнул и раскрыл глаза: свеча горела тускло, в комнате было темно, и я насилу забылся. Только что стал я засыпать, вдруг чувствую в своей руке чужую руку. Я вздрогнул, раскрыл глаза и... Боже мой!.. Что я увидел! Предо мною стояла моя мать. Я не мог вообразить, каким образом она очутилась предо мной... Да ведь она умерла, подумал я, как же она будет существовать? А между тем сердце билось во мне. Мать моя была вся в белом, и только в одном месте виднелось черное пятно; ее лицо было сумрачно, и она была вся в каком-то полумраке.
«Я твоя мать, — начала она, — твои беззакония и твоя распутная жизнь, полная неверия и безбожия, дошли до Господа, и Он хотел истребить тебя, стереть с лица земли. Ты не только погубил себя, но даже запятнал и нас, и это черное пятно на моей душе — твои тяжкие грехи. Господь хотел поразить тебя, но отец твой и я молились пред престолом Всевышнего о тебе, и Он хотел обратить тебя не Своей немилостью, потому что ты этого не мог понять, а строгостью. Он знал, что одна могила наша для тебя дорога здесь, и потому не подпустил тебя к ней, поражая сверхъестественною болезнью, дабы ты признал над собой Высшую силу, тобою отвергаемую; но ты не обратился. Потом Господь послал меня к тебе — это последнее средство для твоего исправления. Ты не признавал Бога, будущей жизни, бессмертия души — вот же тебе доказательство загробной жизни: я умерла, но явилась и говорю с тобою. Уверуй же в отрицаемого тобою Бога. Вспомяни твою мать, которая, жизни не жалея, старалась сделать из тебя истинного христианина!»
С этими словами лицо ее еще больше помрачилось, могильные рыдания раздались в комнате и потрясли всю мою душу... «Еще раз заклинаю тебя, — продолжала мать, — обратись к Богу. Ты не веришь и, может быть, думаешь объяснить мое явление расстройством твоего воображения: но познай, что твои объяснения ложны, и я своим духовным существом предстою пред тобою. И в доказательство этого вот тебе Крест, отвергнутый тобою. Прими его, иначе погибнешь. Уверуй, и твоя болезнь исцелится чудесным образом. Погибель и вечный ад тебе, если ты отвергнешь меня!»
Так сказала мать и скрылась. Я опомнился и увидел в руке своей маленький крестик; во всей комнате пахло чем-то невыразимо приятным. Все это до самой сокровенной глубины потрясло мою душу. Совесть поднялась со всей силой, прежние убеждения рушились, и я в минуту, кажется, весь переродился. Какое-то сладостное, непонятное чувство у меня являлось в груди, и я хотел уже поблагодарить Бога за Его милость, но в эту минуту вошел слуга мой с чайной чашкой, наполненной водой. «Испей-ка, батюшка, может и полегче будет; это святая вода с Животворящего креста», — проговорил он. Я с радостью принял его предложение и, приподнятый им, выпил воды.
Господи, не могу ^вспомнить без волнения этой чудной минуты!.. Я тут же почувствовал себя здоровым: члены стали повиноваться, язык стал свободно говорить, на месте струпов остались только одни пятна... Я встал, и первым моим делом было помолиться пред образом, который принес слуга; своего у меня не было, потому что я считал это глупостью. После этого я пошел в церковь и там молился, и сколько было искренности в этой непритворной молитве. Тут же я отправился на дорогую могилу, целовал ее и плакал, и эти слезы омывали прежнюю мою жизнь и были раскаянием блудного сына.
Пробывши там еще несколько дней, я решился уехать сюда, потому что в судебные следователи поступил один товарищ моей буйной жизни, а видеться с ним мне не хочется. В свет же я не поеду потому, что он мне опротивел. Я здесь хочу потрудиться и загладить свою прежнюю жизнь. Завтра будут у вас причастники, и вы, быть может, позволите и мне приобщиться, потому что я лет девять не был удостоен этого; вы же мне посоветуете, что мне делать для заглаждения прежней моей жизни».
Долго-долго я говорил с этим господином, много и много давал ему советов, и, наконец пошел домой.
Слава Тебе, Господи, показавшему свет этому человеку, думал я, идя дорогой и сердечно радуясь обращению грешной души на путь истины.
«Нижегородская епархия», 1866 г.
