- В 1821 году покойный переселился в нашу обитель. Это произошло следующим образом. В то время нашей калужской епархией управлял преосвященный Филарет, бывший потом киевским митрополитом. Аскет в душе, аскет и по жизни, он часто удалялся из своего города в монастыри своей епархии и обратил особенное внимание на нашу обитель. Понравилось ему и место, занимаемое нашей пустынью, понравилось и удобство, которое представляли лесистыя ея окрестности для прохождения уединеннаго пустыннаго жития по примеру древних пустынножителей, - у него родилась мысль устроить скит при пустыне. О подвижнической жизни рославльских отшельников он по слухам давно уже знал, и желал поручить им устройство скита. Вышло так, что в конце 1820 года о. Моисей случайно посетил нашу обитель. В обители в это время говел Филарет. Настоятель представил ему о. Моисея. Владыко ласково, по братски, принял его и предложил переселиться в нашу обитель и принять на себя устройство скита в любом месте в лесу, принадлежащем обители. Известная всем гуманность Филарета и начавшияся преследования рославльской полиции, не дававшей покоя отшельникам, расположили о. Моисея согласится на предложение Филарета, и летом в следующем году он, с братом своим Антонием и с другими двумя отшельниками, оставил свою пустыню, переселился в нашу обитель и положил основание теперешняго скита. Сами, своими руками, вырубали они вековыя деревья, вырывали пни, расчищали место, срубили для себя кельи, поставили деревянную церковь, в тоже время ни на шаг, не отступая от обычнаго правила совершать ежедневно полуночныя и другия келейныя молитвословия.
- В 1826 году скончался наш настоятель, и о. Моисей назначен на его место. С этого года началось знаменитое его управление, длившееся беспрерывно до 1862 года. Оно было действительно знаменито и явило в нем мудраго хозяина и святаго мужа. Я несколько лет прожил при нем и имел возможность наблюдать его совесть: чистая была совесть, как молитвенная слеза!
- Только храмы и то не все были построены до него. Все же остальное, что видит наш глаз, за немногими исключениями, - все это он воздвиг. Вечный памятник оставил по себе покойник! Вечная ему память!
- А созидалось-то, как, если бы вы знали! Ограда строилась в тот злополучный год, когда, по нашим грехам, Господь затворил небо для дождей благовременных и земля нам не дала хлеба, когда пуд муки продавали по три с полтиной, доводили и до пяти, а меру гречневых круп по четыре рубля, ассигнациями, конечно. Тогда считали еще на ассигнации. Хорошо рассказывает об этом схимник, о. Антоний, бывший некоторое время сборщиком при о. Моисее.
- «И послал он, говорит, меня по сбору и назначил на четыре губернии: Ярославскую, Костромскую, Вологодскую и Тверскую. А там, так же как и у нас, тоже был гнев Божий. Едешь, бывало, лесами. Леса большие, глухие. А по лесам стон стоит до небес от вопля голодных. Не находя ничего дома, чем бы утолить голод, крестьяне скитались по лесам, сбирали древесный лист, рубили и ели его пополам с соломой или мякиной. А то раскапывали гнилые пни, мешали гнилушки с мякиной и листьями, и ими питались. И так в продолжение нескольких месяцев. Верите ли, слезами, бывало, обливаешься, глядя на это великое горе. И где тут сбирать уж? С кого тут сбирать? Доже совестно станет, бывало. Если бы не послушание, ей, ей, воротился б назад.
- Поехал я из монастыря, говорит Антоний, только буть начали закладывать под ограду. Через несколько месяцев возвращаюсь в обитель, а покойный довел уж ту стену, что к деревянным гостиницам. Господи, вера то какая, думаю, у человека! - говорил всегда со слезами Антоний. В писании сказано, что верою горы можно переставлять. А тут человек созидает верою там горы, где не было их. Ничего нет, хлеба даже у братии иногда не хватало, а он ведет этакую огромную постройку. И повел, и повел! Итак, без перерывов и довел ее до конца. А ограда-то видите? - какая: несколько каменных домов можно из них выстроить. Мирские спросят у него, бывало: как это вы, батюшка, совершили все это? - «А это не я, скажет. Это все - Бог. Я уж не знаю, как оно там делается у Него».
- «В тоже время он начал строить каменныя гостиницы. А пониже колокольни, под горой, где теперь каменныя гостиницы стоял для приезжих, всего один маленький деревянный флигелек с мезанинчиком. Для гостиницы нужно было срыть гору. Землю с горы возили в озеро, что на берегу реки, и сыпали землю на три аршина вышины. Подумайте чего это стоило все! Паром-то был прежде на другом месте. Это уж покойник насыпал шоссе и обсадил его ракитками. А до него все это было озеро. Покойник оставил его для прачечной, для водопоя и про несчастный пожарный случай. На редкость хозяин был. Братия, бывало, смотрит на все эти дела его, да только дивятся. А иные, неразумные да маловерные, конечно, и ропщут. В большой семье всякие есть. - «Братии, говорят, есть нечего, а он затевает такия капитальныя постройки». А он, покойник, бывало, только молчит и роется себе как крот.
- «Идет он раз с братом своим о. Антонием по шоссе. И я за ними, рассказывает схимник Антоний. А за мной тогда послушание было по огородам и погребам. О. Антоний и говорит покойнику: я так думаю, батюшка, уж не оставить ли до другого времени эти постройки. Видите, какие трудныя времена застали нас за этим делом». - А они хотя и братья родные были, но о. Антоний не выходил из послушания у покойного и звал его всегда батюшкой. Надо вам при этом сказать, что весь монастырь тогда битком был набит голодными. У иного по несколько дней крошки хлеба во рту не было дома. Он и идет в монастырь: знает, что его успокоят здесь.
- «Вот он, покойник, остановился, потер себе руку об руку, опустил в землю глаза, пожевал губами, - это уж у него привычка была такая, - и говорит о. Антонию: да; надо оставить... Да! - А сам стоит - перемалчивает. Я догадался, что я тут лишний, отошел, будто к рабочим и стал за ракиткой, а сам грешник, стою и слушаю, что такое он хочет сказать. Знаю уж, что изречет, какое-нибудь мудрое слово. Вот он и говорит о. Антонию эх братец мой, братец! На что ж мы образ-то ангельский принимали? Спасителем нашим клялись? На что ж Он душу-то за нас положил? Зачем же слово любви-то Он проповедал? На то ли, чтобы мы только перед людьми казались ангелами, чтобы великое слово Христово о любви к ближнему повторяли только устами, а на деле втуне его оставили, чтобы ругались Его страданиями за нас? Что же народу-то с голоду разве помирать? Он ведь во имя Христово просит избавить его живот от голодной смерти. А Христос-то любы есть. Нет, будем делать для самого же народа, дондеже Господь не закрыл еще для нас щедрую руку Свою. Он подает нам Свои дары для того, чтобы мы не прятали их под спудом, не накопляли себе горячие уголья на голову, а чтобы возвращали в такую-то вот годину тому же народу, от котораго их получили. Мы для него же берем на сбереженье его трудовыя, кровныя лепты». - Сам говорит, покойник, а у самого слезы так градом и сыплятся. Очень уж близко и больно было сердцу его горе народа. Да и верный был раб Христов: свято блюл Его заповеди. И уж такой-то святой он был в эту минуту! Я не выдержал, выскочил из-за ракитки, бросился пред ним, а сам ловлю целовать его рясу. А слезы у меня в три ручья! Бегу к нему, а о. Антоний лежит у него в ногах и плачет. Старец смутился. - «Что вы, что вы, говорит, братие? Встаньте, Господь над вами». И поплелся с своим костылем на работы к народу. Да заключил схимник, вытирая слезы: вот это был человек!
- Зачем же в сторону отошел о. Антоний, когда покойный заговорил с братом? - спросил архимандрит.
- А он, покойный, смиренный был, скромный. Нужно было и брата вразумить, да чтобы и я то не слыхал его великаго слова. Говоря доброе слово, он не желал, чтобы слышали его другие, к кому не относилось оно, так же как, делая доброе дело, не допускал, чтобы знали о нем другие. Потому человек скор как на похвалу, так и на порицание дел ближняго: сейчас и восхвалит за доброе дело или даже за слово. И не Бога восхвалит, который один только и влагает нам даже самое помышление сделать добро, а восхвалит сейчас человека. Чтобы не давать повода к такой несправедливости, он и избегал случаев, говорить ли, делать ли добро на виду, на народе. Да и себя блюл: человек тоже был, остерегался тщеславия.
- За такую любовь к ближнему и за непоколебимую, твердую веру Господь венчал праведника своими радостями еще при жизни его. И радости-то все какия видимо чудесныя Господь ему посылал.
Бывало, смотришь на дивныя дела Божии и думаешь: только праведник может обрести у Господа такую богатую милость. В тоже голодное время покойный дал сборщику Антонию 500 рублей ассигнациями и послал в Елец к давнишнему нашему благодетелю, за и ячной крупой. Приезжает к нему Антоний, а тот весь уже хлеб распутил. При Антонии разбирали последний амбар. Человек был богобоязненный и распускал хлеб почти по той же цене, по какой сам покупал. К нему все и бросились. «Не могу, говорит, старец, продать тебе хлеба. Только и осталось что для нищей братии». Нечего делать. Поехал Антоний в Мценск. Там, слава Богу, нашел хлеба, нанял извозчиков и отправил его. И сам отправился. На дорогу давали ему печенаго хлеба. - «Куда, говорит, я денусь с ним? Еще загниет». - И не взял. Только что выехал я, говорит, из Мценска, еду по первой деревне, - окружили меня дети, голодныя, испитыя, худыя. - Батюшка, кричат, подай хлебушка. По трое суток не ели. - Так я и залился слезами. - Ах, думаю, я неразумный: чего хлеба-то я не взял? Вот бы годился-то. - Приезжаю в обитель. Встречает меня братия. - Ну, что, кормилец, везешь ли что? Не стало у нас хлеба, не стало круп. Последнюю, говорят, муку доедаем. - Везу, говорю, везу, родные мои. - Пришли мои подводы с хлебом. Но разве его могло стать на долго? Братии собралось уже порядочно. Но главный расход был на рабочих и на нищу братию. Только раз копаюсь я на огороде. Гляжу, к перевозу подъехал обоз. Обоз большой: подвод пятнадцать; на каждой подводе по три мешка; по девяти пудов. А у нас тут, мимо монастыря, проходит транспортная дорога - поворачивает на киевский тракт. Я и думал, что обоз идет мимо. Только переехавши, перевоз, извозчики, гляжу, остановились подле монастыря. Я подошел к ним и спрашиваю: что вам надо? Дорогу, что ль, объездную желаете знать? - «Нет, говорят, мы едем только до этого места.» - Что ж, говорю, накладная есть? - «Есть, говорят, и накладная. Есть и письмо к настоятелю». - От кого же? - «Не велено, говорят, сказывать. С тем и посланы». - Веду передняго извозчика к покойному в келью. Извозчик подает ему письмо, подает накладную. Покойный, как прочитал письмо, гляжу, перекрестился на иконы, а у самого в три ручья слезы. - Верую, говорит, Господи, яко не ради меня, недостойнаго, а ради сих убогих и сирых, призрел Ты своими милостями на раба Твоего. Что же оказалось? Какой-то благотворитель, пожелавший скрыть свое имя, прислал этот обоз обители в дар. А у нас уж так туго пришло: ни хлеба, ни денег. Велика была милость Господня чрез вернаго раба Божия и к нам, грешным!
- А сколько у него бывало неожиданных радостей по постройкам. Покойник всю жизнь свою строился. Не напрасно носил звание строителя. Иной во сто лет не создаст того, что сделал он в сорок. И не по прихоти строился, а потому что надо было, а главное потому, что постройки служили для него средством помогать рабочему народу. А строился-то, как, если б вы знали? Всегда без денег. Видим, бывало, что и то нужно, и другое необходимо, а он затевает постройку. А знаем, что денег нет. Скажем, бывало, ему: начинаете вы, батюшка, такую большую постройку, а есть ли у вас деньги? - «Есть, скажет, есть. Как же без денег»? - И несет бумажник, а в бумажнике, глядишь, рублей каких-нибудь пятнадцать - двадцать. - Да ведь это, скажем, всеравно, что ничего. Постройка ведь тысячная. - А он только улыбнется и скажет: а про Бога-то забыл? У меня нет, так у Него есть.» - И точно, Господь посылал ему. Сталобыть сильна была у человека вера в Бога! Иной не решился бы, и подумать начинать дело без денег. А он так был уверен всегда, что Бог его выручит, что и не задумывался, бывало, нисколько. И действительно, вера не посрамляла его. И рабочие-то привыкли этому верить. Если понадобятся им деньги, а он попросит повременить день - другой, - рабочие уж и знают, что денег у батюшки действительно сталобыть нет, и не ропщут. - «Ну, скажут ему, Бог на вашу долю пошлет». И точно посылал: глядишь, бывало, и везут с почты. И сам же первый, бывало, придет на работу и скажет рабочим: «ну, братия, - он всех братьями звал по своей любви и смирению, - мне Господь на вашу долю послал. Давайте поделимся». - И сейчас же раздаст кому сколько надобно. Помню, строили трапезную. А трапеза-то, видите, какая у нас? - Дворец! Рабочие кончили уж работу и собирались идти домой. С вечера рядчик приходит к покойному и просит расчет. Старец, конечно, и сам знал, что работа окончена и что надо, сталобыть, расчесть рабочих. А денег - ни гроша! - «Хорошо, говорит, пусть переночуют. Завтра отпущу». А между тем, чтобы выиграть время, пока закупщик съездит на почту узнать, нет ли откуда какой присылки, да и рабочих не отпустить без хлеба-соли, как это водится, когда кончается большая постройка, покойник велел приготовить для них обед на другой день. Рабочие узнали, что готовится для них обед, и с удовольствием остались ждать до половины другого дня. Между тем, закупщик совершенно неожиданно, привез с почты денег даже больше того, сколько нужно было для расчета с рабочими. И так во всем Господь утешал праведника.
