Что мы делаем для своего спасения?

"В тех (притворах) слежаше множество болящих, слепых, хромых, сухих, чающих движения воды» (Ин. 5, 3)

Неудивительно, что при купели Силоамской находилось весьма много больных: в ней действовала сила Божия, но действие оной было весьма ограниченно. Сходили на купель не многие Ангелы, а один: «Ангел Господень» (Ин. 5,4). И один Ангел сходил не каждый день, а только один раз в году: на (всяко) лето. И раз в году сходил не на все протоки Силоамского источника, а на один главный: «схождаше в купель». Притом не каждый, сходивший в купель по возмущении воды, получал исцеление, а один тот, кто сходил в нее первый: «и... первее влазяше по возмущении воды, здрав бываше» (Ин. 5, 4).

Но можно ли, братие, не удивляться, когда находим множество больных при купели христианской, при купели благодати, коея купель Силоамская была только слабым изображением? Здесь не один Ангел, но весь сонм чистейших духов, Сам Сын Божий и Дух Святый нисходят на землю для подания врачевства страждущим; здесь не одна купель источает исцеление, а, можно сказать, столько купелей, сколько болезней и сколько больных; здесь не один раз в году открывается источник жизни, а, единожды истекши из ребра прободенного Искупителя, течет через все времена и веки; здесь не один тот получает здравие, кто приходит к источнику исцеления первый, а все от первого до последнего, кто бы и когда бы ни пришел. Между тем, если о числе исцеленных судить по обилию иждиваемых врачевство, то купель христианская исцеляет больных менее, нежели купель Силоамская.

Отчего это? Почему реки благодати, изливаемые на нас, не источают нам здравия душевного, между тем как и одной капли ее достаточно для того, чтобы в нас самих открылся источник воды, текущей в живот вечный? Можем ли мы, подобно расслабленному, сказать: «человека не имам, да, егда возмутится вода, ввержет мя в купель?» (Ин. 5, 7). Но при купели благодати множество духовных врачей и помощников; притом Сам Бог, устроив ее, повергает в нее недужных. Тем паче, осмелимся ли, подобно тому же расслабленному, сказать, что мы приходили к ней, но не получили исцеления? Но так говорить – значило бы обманывать себя самих, значило бы представлять лживым Самого Бога, Который сказал, что "если мы исповедуем грехи наши, то Он, будучи верен и праведен, простит нам грехи наши и очистит нас от всякой неправды» (1Ин. 1, 9). Напротив, без всякого сомнения должно сказать, что многим из вас уже говорено Небесным Врачом, и, может быть, говорено не раз; встань, возьми постелю твою и ходи, а они – продолжают беспечно лежать во грехах! Итак, что же виною того, что всемогущая сила благодати не может исцелить наших душевных недугов? Виной сему, братие, мы сами, виной сему наше нехотение.

«Но возможно ли, чтобы кто-нибудь из нас действительно не хотел своего спасения и сам себя обрекал в добычу ада? По благодати Божией, мы не дошли еще до такого ожесточения». Действительно, братие, мы не дошли еще до сего гибельного состояния, мы желаем спастись, и если бы каждому из нас, так же как расслабленному, предложен был Небесным Врачом вопрос: «Хочешь ли быть здоровым?», то, без сомнения, каждый бы отвечал: «Ей, Господи! хочу». Но каждый ли отвечал бы правду? Как много нашлось бы таких, кои, не думая обмануть Всеведущего, были бы обмануты в сем случае сами собой! Ах, мы нигде столько не обманываем самих себя, как в деле собственного спасения, хотя обман нигде так не пагубен, как в сем деле! Кто искренно желает своего спасения, тот делает все то, что служит ко спасению. Кто искренно желает своего спасения, тот удаляется всего того, что препятствует делу спасения. Два признака сии столь же верны, сколько просты: воспользуемся ими для нашего вразумления.

1. Кто искренно желает своего спасения, тот исполняет все то, что служит ко спасению.

Пример расслабленного служит самым убедительным доказательством этой истины. Более полжизни простертый на одре болезни, которая похитила у него все, кроме желания здравия, оставленный всеми людьми и всеми членами своего тела, он собирает последние остатки сил, дабы принести их в жертву желанию жизни, воздвигается от тридцативосьмилетнего одра и влечет себя к целебной купели. Уже он достигает последнего предела своего краткого и вместе долгого пути; уже примечает признаки наступающего возмущения воды, уже готов повергнуть себя в купель – и вдруг видит, что исцеление предвосхищено другим!.. Какое искушение для того, кому пройти пять притворов Силоамских стоило более, нежели для другого обходить все грады Иудейские! Но расслабленный телом не изнемогает в духе: каждый год подвергается тому же искушению, и каждый год приходит к купели. Не очевидно ли, братие, что он искренно желал своего выздоровления, ибо делал для сего все что мог.

Так ли поступаем мы? Делаем ли для своего спасения все, что можем делать? Мы не можем собственными силами творить дел истинно богоугодных, тем паче не можем сами собой исторгнуть корень греха, в нас живущего, но мы можем воздыхать о свободе чад Божиих, умолять Отца Небесного о том, чтобы изведена была из темницы греха душа наша; можем, посредством верности остаткам естественного света, соделать себя способными к принятию благодати Божией. Тем паче, по принятии ее, можем и должны трудиться вместе с нею над усовершенствованием себя в добродетели, «возгревати дар Божий, живущий в тебе» (2Тим. 1, 6), теплой молитвой, чтением слова Божия, обращением с людьми, успевшими в духовной жизни; можем и должны, «забывая... задняя, простираться в предняя» (Флп. 3, 13), «искать больших» и лучших даров (1Кор. 12, 31), «быть готовыми на всякое дело благое» (2Тим. 3, 17), всегда более усовершаться «в деле Господнем» (1Кор. 15, 58), изыскивать способы к совершению всего того, «что... истинно, что честно, что справедливо, что чисто, что любезно, что достославно», что составляет добродетель и похвалу (Флп. 4, 8). Приводим ли мы в исполнение эту драгоценную возможность? Питаем ли в себе искреннее желание сделаться лучшими, нежели каковы мы все по природе? Стараемся ли быть неукоризненными перед судом совести и соблюдаем ли чистоту ее? Мужественно ли исходим на брань против пороков и не уступаем ли им победы над собой без всякого сражения с ними? Умоляем ли Бога о помощи и верно ли употребляем средства, дарованные нам для нашего спасения? Ревностно ли занимаемся чтением слова Божия и стараемся ли исправлять недостатки, которые замечаем в самих себе, когда смотримся в сие зерцало истины? Часто ли входим во внутреннюю клеть нашу для исповедания пред Отцом Небесным согрешений наших и всегда ли затворяем за собой двери? Исполняемся ли радостью, когда нам говорят: «в дом Господень пойдем» (Пс. 121, 1), и входим ли в него с сердцем сокрушенным и духом смиренным? Подражаем ли святым Божиим человекам и находим ли удовольствие в обращении с ними? Радуемся ли, найдя случай оказать помощь страждущему человечеству, и печалимся ли, когда ничем не можем утешить бедствующего брата, кроме желания ему помощи свыше?

С кем, братие, происходит все сие, того жизнь никак не может походить на жизнь миролюбцев; тот на все земное смотрит по отношению к небесному, во всем видимом ищет невидимого, вечного; тот готов отказаться от всего и все почесть уметом, чтобы приобрести или не потерять Христа; у того мысль о вечности есть первая и последняя мысль, усовершенствование себя в добродетели – первое и последнее желание; для того самые приятные минуты в жизни, когда он свободно может предаться размышлению или беседе о блаженстве небесных собратий своих; для того самые горестные минуты в жизни, когда он не чувствует внутреннего влечения к небу; тот не смущается никакими превратностями жизни, кроме тех, в коих подвергается опасности спасение или его, или его собратий; тот судит о счастье и несчастье ближних своих, о их достоинстве и недостоинстве, не по успехам их в делах мирских, но по преспеянию в делах любви и самоотвержения; того самые удовольствия отзываются тоской о небесном отечестве; того самые сновидения представляют святые изображения надежд сердечных; кратко, того жизнь есть видимое приготовление к жизни лучшей, к будущему пребыванию с Богом.

Такова ли, братие, наша жизнь? Если такова, то мы искренно желаем спастись, смело можем стучать в двери Божественного милосердия и совершенно можем быть уверены, что нам не будет сказано: «не знаю вас» (Мф. 25, 12). Но если не такова, то, судите сами, можно ли желать искренно своего спасения и не делать того, что служит ко спасению? Между тем, братие, как много из нас найдется таких, которым собственная их совесть должна в сем случае сказать: не такова, не такова!

2. Кто искренно желает своего спасения, тот удаляется всего, что препятствует делу спасения.

«Посмотрите», – говорил некогда апостол Павел Коринфянам, – посмотрите на позорище (1Кор. 1, 26–27). В чем не отказывают себе, от чего не воздерживаются подвизающиеся на нем, дабы соделать себя способнее к достижению венца победного? Между тем, какой это венец, для достижения которого отказываются от всего? Венец тленный, который нередко увядает прежде, нежели украсит главу победителя. Если же они, продолжал апостол, воздерживаются от всего для получения венца тленного, то можно ли не воздерживаться нам, которые подвизаемся для получения нетленного? Исполняется ли, братие, в нас это апостольское учение? Удаляемся ли мы всего того, что может препятствовать нашему спасению? Мы знаем, что все, находящееся в мире, есть «похоть плоти, похоть очей и гордость житейская», что «кто любит мир, в том нет любви Отчей» (1Ин. 2, 16, 15), что любовь к миру «есть вражда против Бога» (Иак. 4, 4); последуем ли совету апостола: «не любите мира, ни того, что в мире» (1Ин. 2, 15), не делать и не говорить ничего по-мирскому? Мы знаем, что плоть и кровь не могут наследовать Царства Божия, что закон плоти во всем противоположен закону духа, что угождение плоти влечет в плен греха, – распинаем ли плоть свою «со страстями и похотями» (Гал. 5, 24), «умерщвляем ли земные уды ее» (Кол. 3, 5), находим ли удовольствие «в немощах, в обидах, в нуждах, в гонениях, в притеснениях» (2Кор. 12, 10), которые, преогорчевая плоть, воскрыляют дух наш? Мы знаем, что, общаясь с человеком развращенным, можно и самому сделаться развращенным, что развратные беседы портят самые благие нравы: отвращаемся ли «всякого брата», бесчинно поступающего, удаляемся ли «собрания людей лукавых и развратных», бегаем ли пути нечестивых «и седалищи губителей?» (Пс. 1, 1). Мы знаем, что рассеяние, служа препятствием успеху в делах мирских, тем паче вредит преспеянию в деле благочестия, что у кого очи блуждают по концам мира, у того не может быть целым ни ум, ни сердце; уклоняемся ли от шума мирского, устраняемся ли тех случаев, в которых можем подвергнуться опасности потерять из виду наш долг, нашу совесть и наше спасение, убегаем ли, подобно Давиду, в пустыню сердца, дабы там чаять спасения от Господа? (Пс. 54, 8–9). Мы знаем, что страсти суть самые опасные враги добродетели, что человек, ими обладаемый, подобен волне морской, ветром поднимаемой и разбиваемой; преграждаем ли им вход в наше сердце, изгоняем ли из него в случае насильственного вторжения их?

Кто делает все это, братие, у того солнце «не зайдет во гневе» (Еф. 4, 26), тот самому умеренному веселью готов сказать: «что ты делаешь?» (Еккл. 2, 2); тот не только не сетует на законы воздержания и лишения, предписываемые Церковью, но паче распространяет их влияние на все потребности тела своего и собственным примером старается уполномочить их важность и защитить от нарекания в строгости; тот, при всем снисхождении к плоти, никогда не перестает смотреть на нее, как на ленивый прах, коим обременяется дух деятельный, и, почитая в ней будущего сонаследника вечной славы, бодрственно преследует настоящего изменника в брани; тот не прежде вступает с кем-нибудь в союз приязни и дружества, как совершенно уверившись, что он может разделять с ним не одни земные, но паче небесные надежды, и тотчас расторгает оный, как скоро примечает, что находящийся с ним в союзе начинает любить более славу человеческую, нежели Божию; для того весь мир со всеми его прелестями представляет унылую страну изгнания; для того все блага земные подозрительны, ибо он знает что самые невинные из них погубили многих навеки; кратко, того вся жизнь есть постепенно возрастающее удаление от суеты мирской, постепенно увеличивающееся торжество над чувственностью.

Такова ли, братие, наша жизнь? Если такова, то мы искренно желаем своего спасения и, без сомнения, вскоре услышим вожделенный глас: «встань, возьми постель твою и ходи!» (Ин. 5, 8). Если же не такова, то сколько бы ни говорили мы о нашем желании спастись, в нас нет сего желания; ибо, судите сами, можно ли желать спасения и не удаляться того, что препятствует делу спасения? Между тем, братие, сколь многим из нас должна сказать и в сем случае собственная совесть: не такова, не такова!

Какова же? Делаем ли, по крайней мере, для неба то, что делаем для земли? Делаем ли для приобретения спасения то, что делаем для сохранения здоровья, для исцеления себя от болезней, для приобретения почестей и богатств, для поддержания благоволения к нам высших нас, для доставления себе минутных выгод, кратких удовольствий? Постыдное сравнение! Но, между тем, едва ли не постыднее для многих из нас следствие оного, едва ли некоторым из нас не скажет и в сем случае собственная совесть: не делаем, не делаем и сего! Делаем ли же хотя что-нибудь для своего спасения? Без сомнения, братие, каждый из нас делает для сего что-нибудь, но как много найдется таких, у коих это что-нибудь, при строгом и беспристрастном исследовании, должно обратиться – в ничто! Что же мы делаем?.. Что бы ни делали, но если не делаем для Бога, то делаем для врага Его, для нашей погибели, для ада!

Между тем, чего желаем мы и чего ищем? Неба, вечности, Бога!.. Ах, братие, можем ли мы, при нашей духовной недеятельности, не ощущая стыда, даже наименовать величественные предметы наших желаний? Мы любим издеваться над теми, кои для достижения какого-нибудь важного в делах мирских предприятия употребляют малые и недействительные средства, и называем их мечтателями, людьми безрассудными; чем же должно назвать нас, которые надеемся получить от Небесного Судии в награду целое небо за такой труд, коего земные судии не почли бы достойным награждения малым пространством земли?.. Древние защитники христианства упрекали мудрецов языческих, что они, много требуя от человека, слишком мало обещают ему; не могут ли нынешние язычники сделать упрека многим из христиан, что они, обещая себе все, ничего не требуют от себя? Удивительно ли после сего, если в наши времена некоторые усомнились в самом существовании наград небесных? Ах! Постыдная хладность к небу самых христиан, для коих и существует небо, всякого может заставить спросить: существует ли небо?.. Удивительно ли, что некоторые усомнились в действии самой благодати на сердце человека?.. Принимая вотще сию Божественную силу, сокрывая без всякого плода и как бы уничтожая ее в себе совершенным небрежением о ней, мы по необходимости пролагаем путь к сомнению в ее действительности и самом бытии. Таким образом, наша слабость и недеятельность в деле спасения – причина того, что в очах людей погибельных Самое Божество кажется недеятельным! Таким образом, сокровище благодати, ниспосылаемое нам для искупления вечного богатства, по причине нашего злоупотребления, не только не обогащает нас, но служит поводом к упреку в бедности против Того, Кто ниспосылает оное! Что, думаете вы, братие, может быть следствием сего злоупотребления дарами благодатными?.. Правосудный не будет наказывать нас, как древних израильтян, отвращением лица Своего от нас; Он не будет закрываться облаком, чтобы не дошла к Нему молитва наша; Он не будет отнимать у нас пророков и вождей, не пошлет на нас и глада слова Своего, оставит нам Самое Тело и Кровь Сына Своего; но отнимет от нас благодать Свою! Тогда самые пророки и вожди наши будут провещать нам суетная (Плач. 2, 14); тогда мы будем молиться, и молитва наша, не очищая грехов наших, сама будет обращаться в грех (Пс. 108, 7); будем читать или слышать слово Божие, и вместо «вони жизни» станем обонять в нем «воню смерти» (2Кор. 2, 16); будем вкушать Плоть и пить Кровь Христову, и сия пища спасения будет служить для нас только в суд и осуждение; тогда – ужасно и помыслить! -самые лучи Небесного милосердия будут споспешествовать только к тому, чтобы мы, как плоды гнева, скорее созрели для вечной погибели! Знаю, братие, что теперь неважно для многих из нас слышать подобные угрозы с сего священного места; между тем, если мы захотим, они могут спасти нас. Важно, весьма важно будет вспомнить о них перед Престолом, окруженным тьмами Ангелов, но тогда они не спасут никого из нас. Итак, доколе купель благодати не престала возмущаться заслугами нашего Ходатая, соберем последние остатки сил душевных, дабы приблизиться к ней, и повергнуть в нее бремя грехов, нас подавляющее. Аминь.


cвятитель Иннокентий, архиепископ Херсонский и Таврический