- Старец разводит монаху эти россказни, а сам все присматривается к нему: не производят ли его слова смущения в нем. Но так как совесть у того была покойна, то и слушал он без смущения.
- «С одним настоятелем был вот какой случай», продолжал старец: «служил он литургию. Подходит ко кресту одна женщина. И такое, брат, сделала она впечатление на настоятеля, что тот решительно не мог забыть ее. И что же ты думаешь? Шесть лет носил он образ ея в своей памяти. Он уже и Бога просил, чтобы Он Сам изгладил у него воспоминание о ней... Так-то, брат. Страсти-то оне, ведь того... С ними надо крепко бороться».
- И сочинил старец. Ничего этого конечно и не было. А сам все смотрит сбоку на монаха, да потирает руки, а про сплетню - ни слова. После видится он с о. Антонием и говорит ему: «Я целый час испытывал монаха, и что ему ни говорил, не приметил никакого смущения у него на лице. Так уж это дело надо оставить. Да и старушке надо внушить, чтобы она без разума не усердствовала - не навлекала бы на братию напраснаго подозрения».
- Вот был, какой старец! Чужих речей не слушал, наговорам не верил, напрасно брата не оскорблял и другому в обиду не давал, а сам, бывало, до точности удостоверится и тогда уже вершит дело. Поступил к нам один купеческий сын. Видите фигуру его: и мал, и убог, и немощен головой. А в монастырях как в школе и некоторые из молодых как школьники: как только поступит кто в монастырь, сейчас же и начинают испытывать новичка, и если в коем заметят строптивость, начнут испытывать его терпение, приводить в монашескую веру. И с этим тоже начали выделывать разныя малодушества. Старшая братия, разумеется, останавливала малодушных. Но всех ведь не переучишь. Узнал об этом архимандрит. Собрались мы в трапезу. Покойный воспользовался отсутствием новичка по послушанию и повел из далека речь не собственно о нем, а вообще о значении каждаго человека как христианина, а потом перешел к тому, что есть, хотя, по видимому, обиженные Богом дети Его, но их-то преимущественно и нужно любить, а не унижать, что если такие поступают в монастырь, то, в силу того, что все совершается по Божию произволению и усмотрению, и все на нашу душевную пользу, - нужно смотреть на таких как на оселок, на котором мы обязаны изощрять свою любовь, свое терпение, и как на благодетелей наших, доставляющих нам духовную пользу.
- Так же он смотрел и на впадающих в искушение. «Тут-то», говорит и «нужно поработать для Господа. А ты падающаго подними, восставь. Восстание его твоею любовию к нему тебе же принесет духовную пользу. Не он твой, а ты его должник, если оказываешь ему любовь». Вот какое духовное просвещение было у старца! Во всех стремился поселить мир и любовь, а сам искал пребывать в мире со всеми. Он даже не приступал к служению, не примирясь с теми, кого он, по его мнению, поставил к нему в немирное отношение. К старшим из братии сам, бывало, пойдет, а младших к себе пригласит, и первый подходит к обиженному и просит прощения. Покойный говаривал в откровенной беседе: «когда я готовлюсь служить, меня всегда озабочивает помысл: все нам Бог посылает; мир не оставляет нас своими приношениями. Но есть, может быть, человек, которого я оскорбил неумышленно, отказал ему в чем-нибудь, лишил его, может быть, даже крова, не дал ему дневного пропитания, и он держит гнев на меня. А я не знаю его. И не примирился с ним. Потому, когда я приступаю к служению, первый поклон пред престолом я всегда кладу за таких и молю моего Господа: укажи мне его, чтобы я имел возможность примириться с ним и седмирицею ему воздать за все, чего я лишил его». Вот какая тонкая, деликатная совесть была у старца!
- А его совесть не могла уж, кажется, пожаловаться на него Богу, чтобы он лишил кого-нибудь помощи. Напротив, для ближнего только и жил. Только и помышлений было у святого старца, чтобы всякаго успокоить, всякому утереть слезы, облегчить скорби. И все это делал осторожно, деликатно, чтобы не оскорбить своим милосердием. О благотворительности его можно было бы рассказывать целые дни. Придут, бывало, к нему из города бедныя женщины попросить на зиму сенца для своих коров. Вот он позовет эконома и спросит: много ли у нас сена-то? - Да сена, батюшка, скажет, для себя только. Покойный будто согласится с ним и скажет женщинам: у нас ведь у самих вот столько-то коров, столько-то лошадей. Сено самим нужно. А между тем, запишет их имена, где оне живут, и отпустит, не обнадежив и не отказав. Потом, как придет время поднимать стоги, позовет к себе эконома. «Вот у тебя на лугу, что к городу, стоит стожок. Когда ж ты будешь его возить?» Да завтра думал, если благословите. «То-то, ты уж поскорей. А то занесет его снегом, к нему и подъехать будет нельзя. Да вот, брат, случилось какое дело: приходили тут ко мне из города женщины и просили продать им сенца. Я и говорил, было, им, что сено нам нужно самим. Да они набросали тут одна полтора, а другая два целковых. Так уж, нечего делать, надо им отвезти. Ты уж им отвези. Да смотри, чтобы настоящие, полные были возы». А сам ходит потирает руки от удовольствия, что удалось сделать доброе дело. А женщины и не думали давать ему денег за сено. Это он в дар им пошлет. Сначала узнает, действительно ли они бедны, где живут, есть ли у них коровы, а уж потом и пошлет.
- Приехал как-то к нам игумен соседняго монастыря, пошел в небольшой садик, что возле настоятельской кельи, и видит сидит на дорожке крестьянский мальчик. Что ты тут делаешь? - спросил у него игумен. «Кротов ловлю». Что же и жалование получаешь? «Получаю». Идет по саду дальше игумен, - около яблони сидит другой мальчик. - А ты что делаешь? - «Ворон отпугиваю, чтобы яблок не портили». И жалование получаешь? «Как же, получаю». Вот пустяки-то! - подумал игумен. Вот на что архимандрит тратит деньги. Из садика идет он к старцу и говорит ему: ходил я, батюшка, у вас по саду, да, признаться, и подивился, сколько там мальчиков у вас, и все на жалованье. Один кротов ловит... «Да! - прервал старец. Какой это вредный зверек: у лучших растений подкапывает иногда корни. Они и сохнут. Я уж нанял мальчика их ловить». А другой мальчик ворон пугает. - «Да! Вот и эта птица - как она вредна: самое лучшее яблоко испортит да испортит. Должен я был нанять мальчика отгонять их. Да и дети-то бедные, сиротки». Игумен понял, что дело не в кротах и не в воронах, а в бедности и в сиротстве мальчиков и замолчал.
- В городе жил один мелкий торговец старьевщик и возил покойному всякие нужныя и вовсе не нужныя для обители вещи. Раз он привез старые, никуда уже негодные хомуты. Покойный и их купил. Приходит эконом. Покойный говорит ему: возьми-ка, брат, эти вещи-то. Эконом попробовал одну шлею, другую, и говорит: батюшка ведь это гнилье все, никуда не годится. На что ж вы купили? «Экой ты, брат, какой. Ведь продавал-то человек бедный. У него пятеро детей. Все равно надо ему и так помочь». И подобных случаев было множество.
- А то раз сидит старец в зале с посетителями. Входит в переднюю пожилая, бедно одетая женщина с подушкой в руках. Дверь из зала в переднюю была отворена. Увидя женщину, покойный встал, вышел в переднюю к ней и спросил: «что тебе надобно?» Да вот, батюшка, не купите ли подушку? «Нет нам не надобно». Возьмите, батюшка, сделайте милость. У меня дома дети голодныя, нам нечего есть. «А что стоит эта подушка?» Полтора рубля. «Нет, это дорого; возьми рубль». С этими словами пошел к себе в спальню, взял из стола пятирублевую бумажку и подал старухе, приговаривая: дорого, дорого. Женщина поклонилась и вышла, а старец сел с посетителями; но едва сел он, женщина вернулась из сеней в переднюю и говорит: батюшка, вы, должно быть, ошиблись. Ступай, ступай. Я сказал, что больше рубля не стоит». Старуха ушла. И много раз он прикрывал так свои дела милосердия.
- А не раз бывали и такие случаи: украли, раз соседние мужики рыбу из монастырскаго садка и покойному же принесли продавать ее. Старец знал про это, но все-таки ее купил, и когда келейник сказал: батюшка, да ведь эту рыбу они у нас же украли, - он ответил: «ну, уж это на их совести. Люди-то они бедные».
- Вообще у него было так: раз просит его о чем-нибудь человек бедный, для него ни в чем не должно быть отказа. Случилось как-то, что один бедный чиновник из города в обитель нашу пришел пешком, а чтобы вернуться в город, попросил у настоятеля лошадь. Покойный сказал чиновнику, чтобы он пошел к монастырскому эконому за лошадью. Но свободной лошади не случилось, и эконом отказал. Приходит потом эконом к покойному. «Что ж ты, брат, давеча чиновнику-то отказал в лошади?» спрашивает покойный. Да простите, батюшка, лошади не было, потому и отказал. «Лошади не было! Чтобы это слово у тебя умерло! Чтобы я этого не слыхал!» строго и с неудовольствием сказал старец. Это значит: откуда хочешь возьми, а чтобы всегда была лошадь для беднаго человека.
- За то, когда старец скончался, в столе у него оказался один только серебряный гривенник, да и тот уцелел лишь потому, что как-то ребром заскочил в щель между стенкой и дном ящика.
- Но, может, быть, деньги были в кредитных учреждениях? - спросил архимандрит.
- Да, это вот только теперь познакомились с ними, да и то знакомство это оказалось для некоторых неудачным. А покойный знал одни только кредитныя учреждения - постройки да руки бедных, и действительно много на своем веку перевел туда денег. Строгий исполнитель заповедей Христовых и заветов отеческих, он как огня боялся сребролюбия, и потому, как выразился его келейник, был «великий гонитель на деньги». Как получал их, так сейчас же и тратил. Раз, отпуская в путь одного из монахов по сбору и подавая ему сборную книгу и сумку, он так проговорился о себе: когда я был в Саровской пустыни, присматривался к тому, как кто живет и кто что имеет, - и сказал сам себе: умру с голоду, но никогда в жизни ничего не буду иметь. Вот всю жизнь и хожу с сумою.
- А какой любознательный был старец! Почти все, что есть теперь в нашей библиотеке, собрано им и, имейте в виду, все перечитано им, и перечитано не бегло, а с глубоким вниманием. Покойный каждую свободную минуту посвящал чтению. А библиотека у нас обширная. Едва ли вы найдете в других монастырях. При покойном выписывались все духовные журналы и многия отдельныя сочинения духовно-нравственного и историческаго содержания. Во время Крымской войны покойный выписывал даже «Художественный листок» Тимма. Это уже одно показывает, с одной стороны, замечательную любознательность покойнаго, а с другой - свободу его в выборе чтения. Кроме того, когда покойный поедет, бывало, в губернский город, он непременно побывает у знакомых букинистов и подберет решительно все, что есть интереснаго. Покойный о. протоиерей нашего города, тоже большой любитель душеполезнаго чтения и приятель покойнаго старца, жаловался, шутя, что после того, как о. Моисей побывает у букинистов, там нечем уж поживиться. Таким образом, к кончине его в нашей библиотеке накопилось до пяти тысяч названий. Сверх того, старец искренно и усердно содействовал изданию книг духовно-нравственного содержания, большею частию творения св. отцов подвижников, переведенных с греческаго языка на славянский известным молдавским подвижником Паисием Величковским, а на русский переложенных братией нашей обители. При этом тоже выразилась никогда не оставлявшая покойнаго любовь к духовной благотворительности. По мере печатания книг и доставления их в нашу обитель, он широкой рукой, целыми тюками, рассылал их в академии, во все семинарии, архиереям, ректорам, инспекторам, в лавры, в общежительные монастыри, в некоторые афонские монастыри, раздаривал и рассылал некоторым посетителям нашей обители. «Когда-нибудь прочтут нашу книгу, и она принесет душевную пользу», говаривал при этом покойный. «Наше дело сеять, а Бог даст, будут и плоды». Да, старец был высоко развит духовно и не сосредоточивался на одних лишь монастырских материальных заботах и хлопотах. Напротив, духовную пользу всегда ставил выше материальной, памятуя, что дух выше бреннаго тела.
- Старец всегда сочувственно относился и ко всем бедственным явлениям вне монастырской жизни. Постигало ли какой-нибудь угол России общественное бедствие: пожар, голод и т. п., он всегда был усердным посильным жертвователем, хотя обитель сама постоянно нуждалась в средствах и существовала исключительно лишь приношениями благотворителей.
- И любили ж и чтили ж мы нашего праведнаго, милаго нашего старца! Не напрасно называли мы его батюшкой. Это воистину был отец, кроткий, рассудительный, внимательный. «Я, " скажет, «неоплатный должник у братии. Хочешь для нея что-нибудь сделать, а она седмерицею мне платит за мою любовь». И верно. Всякая его скорбь принималась братией как своя кровная. И теперь, когда его уже нет, и мирянин, и наш брат монах, и покойный владыка, когда приезжает, бывало, в нашу обитель, - как только в церковь, сейчас же к его гробнице. Слезы навертываются на глазах, когда видишь, с каким благоговением относятся все к нашему незабвенному старцу. После вечерней трапезы мы ходим в церковь на вечернее правило. Как только оно кончается, - все, и старики, которые жили при нашем покойном старце, и новоначальные, знающие его по рассказам современников, - так и потянутся вереницей к его гробнице, так все и упадут перед ним. А в храме-то вечером мрак. Только и слышно во мраке, как шелестят мантии от поклонов, да вздохи сердечные, самые искренние, от всей души исторгаются в молитве к праведнику...
- Какая, в самом деле, симпатичная личность! - невольно произнес архимандрит, выслушав рассказ об о. Моисее.
- И не симпатичная только, и высоконазидательная, сказал схимник. Сколько ободряющей силы, какой подъем чувствуется в душе при мысли, что у вас на глазах, среди вас, в наше слабое время, проходил послушание жизни человек, вам во всем равный, с такими же, как у вас, страстями, со всеми естественными, прирожденными задатками зла, но богомыслием, подчинением своей воли заповедям Христовым и заветам отеческим, при содействии Божией благодати, поборовший зло и выработавший в себе великаго христианскаго мудреца. И, благодарение Богу, монашество может указать и в наше время не мало таких мудрецов. По своему смирению, они только не видны, не трубят о себе. Они, как скрытые в земле родники. Ими питается в христианском человечестве насажденная Господом нива великих Его идей. Так что, благодаря таким мудрецам, дело монашества - не погибшее дело. Легкомысленный мир не видит их и не понимает нашего дела. Он вопит лишь о наших недостатках. Но мало ли о чем он вопит?...
Н. Сахаров
Последние пять случаев благотворительности о. Моисея заимствованы из его жизнеописания, изд. 1882 г.
