Незримый Промысл Божий вел Леонида на путь иноческого жития. «Как жаль, что я раньше не знал, что есть монашество, – говорил он, уже будучи иноком, – я бы сразу ушел в монастырь».
Еще в Бийске Леонид каждый день записывал грехи и приходящие помыслы, которые затем исповедовал священнику. От этого ум его становился внимательным и чутким. Записывая свои помышления, будущий инок тщательно рассматривал их влияние на душу. Много времени проводил он в чтении Священного Писания, усердно молился и строго постился. Видя ревностное желание молодого пономаря подражать подвигам древних святых Отцов, один духовно-опытный бийский батюшка посоветовал Леониду поехать в только что открывшийся после шестидесятипятилетнего гонения на Церковь монастырь Оптина Пустынь.
Леонид много читал о богомудрых Оптинских старцах и всею душой полюбил их. Купив билет до Калуги, он собрался было уже поехать в обитель, но перед отъездом произошла неприятность: украли документы, деньги и билет. Однако такое искушение нисколько не смутило благодушного христианина и он рассудил так: «Видимо, кому-то деньги мои нужнее. Приими, Господи, милостыню от меня, недостойного. А то, что пропали документы, так это мне напоминание о том, что земная жизнь наша в любую секунду может прерваться, и тогда уже документом моим будет ответ пред Праведным Судией».
Поездку пришлось отложить. Понадобилось время, чтобы восстановить паспорт и заработать денег на новый билет. А затем, как всегда это бывает с желающими стать на путь монашеский, враг спасения стал воздвигать новые препятствия и искушения: появились неотложные дела, кто-то предложил хорошо оплачиваемую интересную работу, – мир старался заманить и затянуть. Стали приходить мысли о том, что, оставаясь в миру, он, может быть, мог бы принести больше пользы и Церкви, и людям. Именно так под благовидным предлогом диавол пытается удержать человека, решившегося отречься от мира. Так, он внушает новоначальному не спешить, а как бы подготовиться к непростой монашеской жизни, делая это для того, чтобы потянуть время и таким образом опутать человека сетями мирской прелести, чтобы оставил он свое благое намерение.
«Спастись можно и в миру, а погибнуть и в монастыре можно, – нашептывал враг Леониду, – пожалей себя, не бери выше своих сил». Однако при помощи Божией распознал эти хитрости Леонид и твердо решил: «Хоть по шпалам, а в монастырь все равно уйду».
Он понял: для того, чтобы разрушить козни лукавого, необходимы решительность и мужество. Никак нельзя сомневаться и малодушничать, ибо сомневающийся подобен морской волне, ветром поднимаемой и развеваемой. Да не думает такой человек получить что-нибудь от Господа (Иак. 1, 6).
В августе 1990 года вместе с группой бийских паломников Леонид впервые приехал в святую обитель.
Оптина Пустынь за время после ее закрытия в 1923 году претерпела страшное разорение. После долгих лет гонений храмы, многие жилые корпуса и даже монастырские стены были разрушены, а в уцелевших жилых помещениях проживали местные жители.
Поселившись в скитской гостинице, Леонид получил первое послушание. С усердием трудился будущий инок на коровнике. Эта работа была ему хорошо знакома и он умело исполнял свое послушание, памятуя о том, что несет его ради Христа. От Лени пахло навозом, но он ничуть не стеснялся этого.
«Ну и что ж, – весело говорил он, – коровы тоже создания Божии, как и я. Только я в чем-то даже хуже их. Они не говорят, а я молчать не умею».
Послушания сменялись: он пономарил в храме, заведовал паломнической гостиницей, работал в просфорне, звонил на колокольне, переплетал книги, чинил часы, и старался всем помогать.
«Помотала меня жизнь, – говорил Леонид, – я-то думал: для чего все это? А оказывается все нужно было для того, чтобы теперь здесь, в монастыре, применить весь свой мало-мальский опыт для служения Богу и людям. Слава Тебе, Господи! Как премудро Ты все устраиваешь!»
Когда не было работы, Леонид находил ее сам. Но вскоре понял, что самость к добру не приводит, что во всем нужно послушание.
Однажды, еще в детстве, когда родители уехали в город, Леня, исполнив, все что они наказали, решил проявить инициативу и прополоть огород. «Что без дела сидеть, – рассуждал он, – под лежачий камень вода не течет». Собрал всех братьев и сестер – и за работу.
Вечером приехали родители, а Леня им хвалится:
– А мы тут грядки пропололи.
Наутро мама пошла на огород и обомлела:
– А где же редиска? На этой грядке редиска была посажена!
– Вот эта, что ли? – спросил Леня, указывая на кучу зеленых листьев.
– Да это же редиска, – огорчилась Нина Андреевна, – что же вы наделали?
– А мы думали, это сорняк, – виновато ответил Леня. Тогда он понял, что делая добро по своей воле, можно по неведению и навредить.
И вот теперь, в Оптиной Пустыни, Леня, присматриваясь к монастырской жизни, еще более глубоко осознал всю важность послушания. Оно научает человека отсекать свою греховную волю и предаваться воле Божией. А без этого не может возгореться в сердце любовь к Богу. Она воспламеняется от внимательного исполнения заповедей Божиих.
– Православная вера укрепляет в душе мирное горение духа, – говорил Леня, – нужно только верить Богу, выполнять требования Церкви. И тогда многое откроется!
И говорил он это не от рассуждения человеческого ума, а от знания сердца, приявшего в себя благодать Духа Святаго.
Вскоре в монастырь приехали навестить Леню его младшие братья Геннадий и Александр со своими детьми. Они никак не могли понять, почему Леня решил связать свою жизнь с монастырем, и как-то в разговоре спросили:
– С чего это ты, брат, в монахи подался? Ты ведь и в миру мог бы много пользы принести. А тут – все послушание да послушание. Поехали лучше домой!
Леня посмотрел на них с любовью и тихо сказал:
– Как же я отсюда уеду, братики мои милые! Вы посмотрите, место-то какое святое! Зайдешь в храм, а там Матерь Божия, Спаситель наш Христос. А сколько святых на иконах! И все смотрят на тебя с любовью. Как же мне уезжать отсюда? Не могу. Да и приехал я сюда не по своей воле, – продолжал он, – Матерь Божия меня призвала. Велела идти в монастырь каяться. Без покаяния ведь нет спасения.
Послушание гостиничного требовало от Леонида общения с приезжающими паломниками. Многие из них в Оптину приехали впервые и не были знакомы с монастырским уставом. Первое знакомство с монастырем всегда интересно и очень важно, ибо у многих людей бытует неправильное представление о монахах. Оно, как правило, рождается из светских книг, зачастую атеистических, а потому и весьма далеко от действительности.
«Верующему человеку обязательно надобно побывать в монастыре, – говорил Леонид, – чтобы знать, кто такие монахи. Святые Отцы учат, что Ангелы – свет для монахов, а монахи – свет для мирян».
Леонид принимал паломников с искренней любовью, как родных. «Он не строил из себя монаха-подвижника, – вспоминали некоторые из них впоследствии, – с ним всегда можно было по простому поговорить на любую тему, но конец разговора всегда был один – покаяние».
– Сейчас людям, живущим в миру, в храм ходить стало трудно, – говорил как-то будущий мученик, отвечая на вопрос одного паренька, – потому что враг спасения всячески старается завлечь души пустыми греховными развлечениями. Через развлечения усиливаются страсти, а чем сильнее страсть, тем труднее от нее избавиться. Ищите прежде Царствия Божия, то есть избавления от страстей, а все остальное приложится вам. Надобно каяться, а Господь и так знает, в чем кто имеет нужду, и обязательно поможет.
Леонид часто говорил о том, что даже малая нехорошая привычка может вырасти в большую греховную страсть. И тем ребятам, которые никак не могли бросить курить, он при встрече благодушно приговаривал: «А кто курит табачок, не Христов тот мужичок». И некоторые из них, стыдясь, оставляли эту греховную привычку.
27 февраля 1991 года на праздник Торжества Православия Леонида одели в подрясник. Он не мог скрыть своей радости. Многие братия вспоминали, что улыбка не сходила с лица Леонида наверно недели две, а то и больше.
Став послушником, он первым делом раздал все свои мирские вещи. Еще в миру Нина Андреевна как-то обратила внимание на то, что сын ее почему-то все время ходит в одной и той же рубашке, хотя в шкафу висело несколько новых. Она спросила Леню:
– Ты чего это, сынок, все в одной рубашке-то ходишь?
– Да у меня других и нет, – ответил Леня.
– Как же нет? – удивилась Нина Андреевна и показала на рубашки, висевшие в шкафу.
– Вот это да! А я ведь и забыл про них совсем. Думал, что у меня она одна. Вот и хожу в ней.
А когда он учился и жил в общежитии, то знакомые ребята безпрепятственно приходили к нему даже тогда, когда он отсутствовал. Придут, бывало, через окошко влезут, поедят, что найдут, возьмут, что им нужно из обуви или одежды, и уйдут. И Леня ничуть не безпокоился.
Комендант общежития, пожилая женщина, недовольная таким безцеремонным поведением студентов, рассказала как-то об этом Нине Андреевне, приехавшей навестить сына. Та расстроилась и говорит:
– Сынок, что же это они так себя ведут? Нехорошо ведь без спроса по чужим комнатам лазить!
– Ничего, мама, пускай. Им же кушать хочется, – благодушно отвечал ей Леня.
– Ну, а как же ты, сынок? Сам ведь голодный будешь!
– Ничего, с голоду не помру. Нас хорошо и в училище кормят, – успокаивал мать будущий инок.
Впоследствии, уже будучи в монастыре, он говорил, что правду всегда надобно искать в своих поступках, а не в чужих, припоминая народную пословицу: «Всяк человек ложь, – и мы тож». Даже когда его откровенно обманывали, он оставался спокоен. Не осуждал обидчиков и не роптал на них, а говорил: «уклоняйся от зла и делай добро; ищи мира и стремись к нему (1 Петр. 3, 11). А мир-то в душе рождается от покаяния. Ибо Бог любит кающихся, потому что кающийся обретает смирение. Бог гордым противится, а смиренным дает благодать (Иак. 4, 6)».
Жертвенная любовь по отношению к ближним все более и более укреплялась в душе послушника. Он понимал, что монастырь есть место для покаяния. А плод покаяния – это ни что иное, как слезы. Никто, правда, не видел Леонида плачущим, лишь только темные впадины у глаз, да слегка припухшие и покрасневшие веки говорили о тайных слезах будущего мученика Христова.
Однажды вечером, провожая на ночлег приехавших паломников, послушник Леонид обратил свой взор на луну. Она была похожа на огромный ярко светящийся блин, повисший над макушками вековых сосен.
– Посмотрите братия, какое чудо-то Господь сотворил, – сказал он восторженно, остановившись у лазаретной монастырской башни, – видите на луне изображение?
Все приостановились и стали внимательно вглядываться в темные силуэты на поверхности небесного светила.
– Один странник рассказал мне такую историю, – тихо продолжал Леонид. – Когда после изгнания из рая Адам и Ева стали жить на земле, то они еще не знали что такое смерть. У них родилось двое сыновей. Одному имя было Авель, а другому Каин. Об этом написано в Библии.
Авель был пастырем овец, а Каин – земледелец. И вот однажды решили они принести жертву Богу. Авель принес от первородных стада своего, а Каин от плодов земных. Но жертва Авеля была исполнена покаяния и смирения и принял ее Господь, а Каин принес свою жертву с гордым надменным сердцем, и потому она оказалась неугодной Богу. Тогда Каин, исполненный зависти, заманил брата своего в поле и убил его там. Так смерть впервые пришла на землю и она была не от старости и не от болезни, а от человеческой зависти.
Леонид немного помолчал, а затем продолжил:
– Говорят, что в память об этом Господь оставил для нас на луне изображение смерти Авеля.
Все внимательно слушали и смотрели в ночное небо. Там, далеко-далеко, на круглой поверхности луны виднелись контуры как бы двух человеческих фигур: замахивающегося злобного Каина и кроткого смиренного Авеля, приявшего смерть от руки брата.
На мгновение все замерли. Никто тогда и подумать не мог, что стоящий перед ними простодушный послушник спустя несколько лет, подобно Авелю, будет так же зверски убит. И убит лишь за то, что он монах, за то, что он служитель Божий, за то, что, оставив все развлечения мира сего лукавого, он пожертвовал мирскими благами ради Христа и ушел в монастырь. Господь призрел на жертву сию, ибо она есть свидетельство веры.
Верою Авель принес Богу жертву лучшую, нежели Каин; ею получил свидетельство, что он праведен (Евр. 11, 4), – говорит апостол Павел. Подобно Авелю, получили свидетельство праведности и убиенные Оптинские братия – иеромонах Василий, иноки Трофим и Ферапонт, ибо они кровию исповедали веру свою в Господа нашего Иисуса Христа.
Леонид очень хотел стать монахом, и желание его было исполнено веры и любви к Богу. «Рукоположение – это за послушание, – говорил он, – а монашество – по желанию сердца. Каждый православный христианин в тайне своей души хочет стать монахом, – продолжал он, – но не каждый имеет столько мужества и сил, чтобы вступить на этот путь, поэтому многие находят себе оправдание. Ну и пусть находят, лишь бы только монашество не хулили. Хула на монашество – это грех последних времен».
25 сентября 1991 года послушника Леонида постригли в иночество с именем Трофим.
Новопостриженного инока, как это обычно бывает, братья поначалу частенько называли постарому, но он нисколько не смущался этим, и всегда отзывался и на мирское имя. Однажды один паломник обратился к нему, назвав его по старой привычке Леней, и тут же стал извиняться:
– Ты уж прости меня, отец, что так тебя назвал: не привык пока.
– Да ничего, – ответил Трофим, – называй, как хочешь, хоть пеньком. Так даже лучше.
Простота и смирение Трофима так располагали к нему людей, что всякий, находящийся рядом с ним, становился открытее и чище. Но некоторые не понимали сердечного, простодушного поведения Трофима и считали, что он не монашеского устроения.
– Монах на земле должен быть и жив и мертв, – говорил будущий мученик, на деле исполняя сказанные слова, ибо для добрых дел он всегда был жив и энергичен, а для мирских и греховных желаний уподоблялся мертвецу.
Он стремился к тому, чтобы ничем не выделяться, чтобы никто не заметил в нем какой-либо особенной молитвенности, но всегда для всех был как все, считая себя хуже всех.
– Это Трофим, что ли, постник? – с удивлением и нескрываемой улыбкой на лице говорили иногда о нем. – Трофим, что ли, аскет? – посмеивались некоторые духовно неопытные монахи.
А Трофим радовался и всегда умилялся, когда кто-то говорил о нем как о нерадивом иноке.
– Пусть говорят. Пусть люди знают правду. Негоже мне, нерадивому, изображать из себя монаха. Зачем эта актерская игра, – говорил Трофимушка, а сам втайне от всех вел строгую подвижническую жизнь.
Каждый день посещал он храмовое богослужение.
– Иноку просто необходимо посещать ежедневно храм, – говорил Трофим одному из послушников, – потому что, не ходя в церковь на службу, он уподобляется церковному колоколу.
– А почему? – спросил тот.
– Потому что колокол в храм созывает, а сам-то там и не бывает, – отвечал Трофим.
Обычно в храме он пономарил, а когда был свободен от послушания, то тихо становился где-нибудь в углу у икон и молился за всех своих братьев и сестер, которых теперь у него было очень много.
– Вот мы оставили родных и приехали работать сюда Матери Божией, – сказал как-то Трофим паломникам, чрезмерно безпокоившимся о своих родных, живущих в миру, – неужели вы думаете, что Матерь Божия оставит их? Не печальтесь, только верьте и молитесь, и Она, Пречистая, Сама все устроит.
Трофим очень любил Матерь Божию и часто подолгу горячо молился Ей. Он с любовию лобызал икону Спорительницы Хлебов, которая распростерла пречистые свои руки над нивами и полями, как бы обнимая и утешая всех чад своих. «Молитесь Матери Божией Спорительнице хлебов, – говорил Трофимушка, – и никогда не узнаете, что такое голод».
С первых дней своего приобщения к храму, в среду и пятницу будущий мученик ничего не вкушал и даже не пил воды. Великим Постом, первую и последнюю седмицы, он совсем проводил без пищи, а в остальные дни употреблял ее только лишь один раз в день. Нет сомнений, что такое правило поста можно соблюдать лишь при особой благодати и помощи Божией. Но несмотря на трудность послушаний, которых у Трофима было много, он никогда не позволял себе никакого послабления.
Навык к строгому пощению Трофим приобрел еще в миру. Щеки его всегда были сильно впавшими и телом он был очень худ. Как-то однажды, еще до монастыря, пришел он домой с работы, достал из кармана фотографию и, показывая ее матери, говорит:
– Мам, а мам! А почему так бывает? Фотографировались мы вроде бы с друзьями все вместе, а на фотографии меня нет?
– Да вот же ты, сынок, – сказала Нина Андреевна, указывая на сидевшего справа в белой рубашке Леню.
– Да нет, это не я, – ответил он.
– Да как же не ты, когда ты! Вот, смотри, и рубашка твоя.
– Рубашка вроде бы моя, а лицо не мое.
– Ну как же не твое, сынок?
– Нет, – отвечал Леня, – ты посмотри какой он худой. Разве я такой?
– Такой, – ответила Нина Андреевна и с материнской заботой принялась наставлять сына:
– Надо хорошо кушать, сынок, и не поститься так шибко, тогда и не будешь таким худым.
Но, несмотря на худобу, Трофим был очень крепким и сильным. Как-то надо было перенести огромный шкаф из братского корпуса в монастырскую гостиницу. Послушание это поручили иноку Трофиму и двум послушникам. Трофим взял шкаф с одной стороны, а братья вдвоем с другой, и так несли его. «Мы устали и попросили Трофима остановиться, – вспоминал один из них, – он сразу же остановился и, взяв почти всю нагрузку на себя, опустил шкаф на землю. У меня, помню, руки обрывались от этого шкафа, а Трофим нисколько не устал». Некоторые вспоминают, что он одно время нес послушание в монастырской кузнице и подвиги поста нисколько не мешали ему трудиться там.
«Пост вещь приятная, – говорил Трофим, – от поста душа окрыляется». И действительно, он никогда не унывал, не имел важного, угрюмого вида, а как-то просто и легко парил над суетой века сего, всегда стремясь к исполнению заповедей Божиих и не ища себе славы на земле.
Как-то Трофим зачитал одному брату отрывок из книги С. А. Нилуса «Близ есть при дверех» о том, как хитры и лукавы будут действия диавола в последние времена.
– Чрез своих служителей масонов, – говорил Трофим, – он соблазнит даже избранных. Поэтому надобно быть бдительными ко всем проявлениям мирового зла.
– А ты не боишься, что за такие смелые речи тебя убьют? – спросил его брат.
– Ты знаешь – не боюсь, – отвечал Трофим. – Внутренне я спокоен и готов умереть. Конечно, какова воля Божия будет. Лишь бы спастись.
© 2005-2018 Оптина пустынь - живая летопись