Стихи убиенного на Пасху иеромонаха Василия (Рослякова)

Стихи написаны иеромонахом Василием еще до ухода в монастырь. В них много автобиографической информации, которая расскрывает (насколько это возможно нам, грешным) внутренний мир будущего новомученика. 

Исцеление слепого

Притчи II

С открытыми, но мертвыми глазами,
Для хлеба я скитался по земле 
И следовал за теми голосами, 
Что милости оказывали мне.
На шумных многолюдных перепутьях 
О жизни я догадываться мог, 
Выслушивая спорщиков безпутных 
И бряцанье монетное у ног.
Любил я и дорожные мытарства 
И полночи родное мне лицо – 
Слепым они последние лекарства 
От Памяти и сердца своего.
Я прожил бы по-своему счастливо, 
Но вызнавши о слове об одном, 
Искал его повсюду торопливо 
И всюду поджидал его тайком.
Младенцем я навеки бы остался,
Когда бы Он однажды, не спеша,
Из города с толпой не возвращался 
И близко не прошел бы от меня.
«О, Господи, – вскричал я, – Сын Давидов
Помилуй безприютного слепца!» 
А рядом зашептались боязливо, 
Пытаясь заглушить Мои слова.
И кто-то уцепился за одежду,
В отчаянии я сам ее сорвал
И с горестной последнею надеждой
О милости прошенье прокричал.
«Чего ты: хочешь?» – Он спросил сурово..
«Избавь меня от всякой слепоты!»
Мне веки обожгла ладонь Христова,
Увидел я лицо родной земли.

Притчи III 

Вход во Иерусалим

В тот вечер Его искренне встречали:
Блестели слезы искрами надежд,
От прошлого отрекшись выстилали,
Дорогу кучей праздничных одежд.
И зной и крики радости: «Осанна!»
И сладкий запах пальмовых ветвей
Смешались изумительным дурманом, 
И Старцы походили на детей.
Забылось, что пройдут еще до Пасхи
Обычные и памятные дни.
Все радовались, жили без опаски,
И только фарисей стоял в тени.
Он видел сокровенное оттуда,
Зачем такие крики до небес:
Они пытались вновь поверить в чудо – 
В субботу Лазарь умерший воскрес.
Для духа не придумаешь сословий,
Он в каждом, как брожение вина,
Но кто-то ему снова приготовил
Души своей истлевшие меха.
И что Он смог? Сломить кого-то в споре,
Помочь былые раны залечить.
А слышали, что он прошел по морю
И смог пять тысяч сирых накормить?
А если будут горести, как прежде,
На крест Его осудит гул людей.
За гибель неисполненной надежды
Мы мстим как можно глубже и больней.

И радость встречи, слезы обратятся
В пощечины, насмешки и нытье,
И за столом соседу станут клясться: 
– Я и тогда кричал: «Распни его!»

И дни пошли обычную дорогой – 
В заботах, не уютности мирской,
Лишь изредка неясная тревога
Смущала завоеванный покой.
Но высказались судороги тверди
И черные голгофские кресты:
Ему недоставало страшной смерти,
А им – не искупаемой вины.

Тайная Вечеря

 
Событья шли обыденным порядком:
Закат горел над крышами дворов 
И люди расходились в безпорядке, 
Пролив в работе ровно семь потов.
Весь город в тишине ночной пригнулся,
Воздав почтенье черным небесам,
И только к звездам стенами тянулся
Облитый светом Иудейский храм.
...Он опасался скорого навета 
И дом, где пасху есть они могли,
Велел найти по названным прилетам 
Прохожий у ворот, кувшин воды.
По слову среди нищенских окраин
Нашлась большая горница и стол
И стала ночь хранительницей тайн-
С двенадцатью Он тихо в дом вошел.
И были им даны в воспоминание 
Вино и хлеб, как плоть Его и кровь,
Что б каждый в предрекаемых страданьях
В себе и ко врагам имел любовь.
И было в этом что-то от печали, 
Последний словно отдан был наказ, 
Но все же робко спорить начинали:
«Кто больший и зачем так мало нас?»
Он, оглядев отчаянные лица, 
Сказал Петру: то сатана просил,
Что б сеять вас повсюду, как пшеницу,
Я ж о тебе молитвы возносил...»

Притчи IV

Встреча

Весь день без толку юноша шатался,
Уж праздником жила его душа,
И за какое дело б он не взялся,
Никак не мог исполнить до конца.
Зайдя во двор предпраздничного храма,
Увидел он, как кто-то поучал
Толпу зевак и книжников упрямых.
Он подошел и средь людского гама
Услышал как наставник им сказал:
«О, книжники, отныне горе вам!
Вы памятники ставите пророкам,
Замученным по добрым их делам;
Вы чтите, расточая фимиам,
И праведников, бывших вам упреком.
Вы говорите: «если б жили мы
Во дни отцов, то правду бы узнали.
И Истину б в углах не распинали.
И виноваты не были б в крови»
Так дополняйте меру ваших предков,
Коль сами обличаете себя,
Свидетельствуя с радостью нередко,
Что тем отцам вы ныне сыновья.
Смутился юноша, а книжники кричали.
Он отошел и стал в тени один:
«Я с теми лишь, кого безбожно гнали, – 
Они меня безсмертьем наставляли.
Они отцы мои, я им навеки сын».

Притчи V

Мария

 
Над горизонтом солнце остывало,
И дымка, как от угольев костра,
Сплошною пленкой небо застилала.
И будто солнце людям разрешало
На свой закат смотреть во все глаза.
Казалось, на него лишь дунуть стоит
Тлеющий, уставший за день пар,
Разгорячась на тех, кто безпокоит
Ночь разгорится и могучим зноем
Испепелит предчувствуя угар.
И вечер, на прилив морской похожий,
Долину прятал в сумраке ночном
И четче вырисовывал и строже
Вершины гор и контуры прохожих,
Идущих по полям почти гуськом.
От споров, от непрошеной печали
Которой оделяет враг и друг,
Они себе пристанища искали
В местах, что прокаженным отдавали – 
Среди пустых окраинных лачуг.
И в среду Симон принял их радушно.
Они за стол устало возлегли.
И зной казался не таким уж душным – 
Из спорщиков назойливых и скучных
Лишь стайка мух кружилась у еды.
Тут женщина вошла. «Попросит, верно,
Утешить, исцелить – известный люд!»
Она же молча, с грустью безпримерной,
Окутанная будто тьмой вечерней,
Разбила алавастровый сосуд.
Не отступилась не единой долькой.
Зачем себя на черный день беречь?
Она в Него поверила – и только!
А верить – это ровно столько,
Когда других не нужно больше встреч.
Разбила… И предчувствуя утрату,
Омыла миром голову Ему.
А ученик сказал: «Мы не богаты,
Продав сосуд, помочь могли б собрату,
Иль милостыню подали б кому.
Он, помолчав, ответил скупо, властно:
«Всегда имея нищих при себе,
Благотворить вы можете всечасно,
Но лишь однажды к истине причастны
Вы станете на горестной земле.
Отговорившись встречей неурочной,
К старейшинам пошел тот ученик,
Любовь, когда окажется непрочной, 
Измена назовется непорочной.
А замысел покажется велик.
Их ученик спросил: «Что вы дадите?
Учителя коль выдам своего?»
И вспомнился сосуд, но не разбитый,
А сбереженный, до краев налитый…
Тридцать серебренников дали за него.

Притчи VII 

Гроза

 
Предчувствия приблизились вплотную
И над землей нависли черным кровом.
И люд бродил по городу в слепую,
Стихию поминая крепким словом.
Склонялись тополя перед ненастьем, 
А ветер словно мучился испугом – 
Он стал внезапно злей и безучастней:
Свистел и из угла метался в угол.
И охнула земля грудным раскатом,
Пред небом встав коленопреклоненно,
И все, что не ослепло многократно,
Должно было оглохнуть непременно.
И выросла стена дождем чудесным,
Скрывая все своим нагроможденьем,
И приоткрыла плотную завесу,
Когда земля дышала воскресеньем.

Стихи о метро 

В привычном незатейливом круженьи
По шумному подземному кольцу
Встречаю городское вдохновенье,
Которым по наитию живу.
Отыскиваю веденьем душевным
Времен непроходящие черты.
Они и в подземельи соваременном
По-прежнему не всякому видны.

+++

Я родился в городских стенах.
И в первый из своих деньков
Увидел небо в облаках
И в паутине проводов.
Отец меня ходить учил
В одной из городских аллей.
Я там охотится любил
На сизокрылых голубей.
Когда пора взрослеть пришла,
То я по книгам открывал,
Что кроме нашего двора
Еще соседний есть квартал.
Я убегал в Кузьминский парк,
Смотрел на сосны и пруды
И объяснил мне зоопарк,
Что значит зебры и слоны.
Мне мир показывал лицо
Все больше транспортом земным.
Когда же я вступил в метро,
То сразу сделался большим.
И как воспитанник градской
Я вдохновение обрел,
Когда по шумной мостовой
Однажды на свиданье шел.

+++

Я помню все…
А нынче, Боже мой! – 
Делами, как морщинами покрылся,
Но я и раньше, шумный и младой,
В такси без вдохновения садился.
Я помню лета давнего деньки – 
Все, кроме поцелуев безразлично,
И я любил в полночные часы
Подземной возвращаться электричкой.
И на конечной станции садясь 
В безлюдные холодные вагоны,
Любил я прокатиться развалясь
Во время станционных перегонов.
Тогда я познавал под стук колес
Величие ночного мирозданья,
А горький привкус первых папирос,
Как участь человеческого званья.
И видел я, тогдашний паренек, – 
За всем, что повстречаешь в одиночку
Стоит какой-то жизненный намек, 
Скрывающий рифмованную строчку.
В полуночных вагонах понял я,
Поклонник многолюдства и веселья,
Что есть для отдохновения места,
И в самых отдаленных подземельях.

+++

Каким уютным кажется метро
В пиковые вечерние часы,
Когда в толпе узнается лицо,
Из давней и безудержной поры.
И что за прелесть эта толчея,
В ней столько вдохновенной теплоты!
Как будто мы спускаемся сюда, 
Чтоб научиться миру и любви.
Все чаще назначаю я друзьям
Свиданья у вагонов под землей.
Под небом мы теряемся, а там
Нам каждый переулочек родной.
В нем переходы – черные ходы – 
Ступенями запутывают нас,
Но я по многолюдью на пути
Могу определить который час;
В нем красоту сумел я отыскать,
Им восхищался, сколько б не хулил;
И надо о любви ему сказать,
Пока еще машину не купил. 

+++

Мелочи все раньше как-то по боку
Мыслилось масштабами вселенскими,
А сегодня высветило голову
Яркими морозами крещенскими.
Издалека к дому возвращаюсь я,
Словно коробейник со товарами,
Станции в дороге мне встречаются
С именами добрыми и старыми.
И на сердце песня напевается
Всех родней и груще, чем цыганская:
«Осторожно, двери закрываются!
Следующая станция «Таганская»».

Эх, по свету побродил немало я.
Всюду с песней, по морю, по суше,
А вот эту звонкую, удалую,
Я безпутно все-таки прослушал.
И сейчас милее и любимее,
Слов не отыскать, как не стараешься.
Вывози давай, метро родимое,
К дому, что стоит у лета скраюшка.
Мы с тобой прогресса не чуждаемся,
Сторона ты наша христианская!
Трогай, парень! Двери закрываются – 
Следующая станция «Таганская».

+++

Вхожу, как в сад, в метро ночное:
Стоит густая тишина,
Гуляют по тропинке двое,
И льется свет от фонаря.
Блестят пустынные скамейки
И кем-то в каменной стене
Пробита черная лазейка,
Ведущая людей к земле.
Какою-то метлой плечистой,
Свою одолевая лень,
Садовники сгребают листья,
Опавшие за будний день.
Под вечер саду сиротливей
И беззащитней и звончей
И слышно, как у рельс пугливо
Журчит невидимый ручей.

+++

Так бывает – чтобы не случилось
Вмещается в стихи или рассказ:
В туннеле как-то мы остановились
И в поезде подземный свет погас.
И тишина нежданно навалилась,
И тьма перевязала мне глаза.
И я решил – пророчество свершилось,
Застал меня последний день суда.
Но душу подкрепила перебранка
Каких-то переполненных сердец
И тут невольно вспомнился мне Данте
С подземным наказаньем из колец.
Стоял я одиноко, но в обнимку
С моей неукротимою судьбой
И виделось, как сыпались песчинки
Подземными часами надо мной.
И вперемешку с памятью и сажей
Явилось откровение одно – 
Друг другу мы о главном не расскажем,
Хотя стоим всю жизнь к плечу плечо…
Молчало все до робости смиренно,
Но дернулся и скрипнул поезд мой
И, набирая скорость вдохновенно,
Понес меня к платформе голубой.
Но я уж в подземелии кромешном
Такого о себе не вспоминал,
Что и луне и солнцу безутешно
Всю ночь псалмы смиренные писал.

+++

Мечталось мне, чтоб каждая строка
Изящною была, как афоризм,
Крылатою чтоб по свету слыла…
Но то ли износился организм,
Толь душу больше нечем вдохновлять
Изделья обленившейся руки
И в поговорки даже не годны
И крыльев им во веки не видать
Теперь выходят строки без затей
И к памяти чужой не пристают,
Наверно сердце стало послабей
И полюбило сказки и уют.
Плетутся мною строки в темноте,
Чтоб в горести кого-нибудь согреть.
Они, как я шагают по земле,
Они умрут, коль надо умереть. 

+++

Пускай в Москве столпотворенье,
Которым славен Вавилон,
Я вызнав тайну вдохновенья
В нее по-своему влюблен.
И пусть припомнится Помпея,
Когда грохочут поезда,
Я умереть теперь сумею
Среди развалин и огня.
Пускай на Третий Рим похожа
В асфальт зарытая земля,
Мне от того еще дороже
Кресты московского Кремля.
Москва – еще Москва и ныне
Мне без ее простых святынь
Земля – безкрайняя чужбина,
А хлеб – горючая полынь.

4-6 ноября 86 г.