На просторах интернета мне попалась интересная статья - про Оптину Пустынь, ее возрождение - написанная священником Николаем Булгаковым тогда, когда Оптина только начала восстанавливаться, а отцу Николаю посчастливилось там пожить, потрудиться, помолиться. Конечно, многие факты почитателям нашей святой Обители известны, да и статья, труд этого батюшки, весьма объемный, чтобы помещать его тут, в вашей «Живой летописи» целиком. Поэтому я публикую несколько отрывков, показавшихся мне наиболее интересными.
15 июня 1924 года в Оптиной пустыни была отслужена последняя всенощная. Страдания духовные, физические, которые выпали на долю монахов и мiрян в это время, приближение которого давно уже чувствовали в Оптиной, не описать словами, как не измерить бездну. Они встретили гонения со стойкостью, смирением, вооружившись щитом веры, как первые мученики христианства. Как и в те годы, перед ними стоял выбор: православная вера Христова или жизнь. И тысячи наших соотечественников выбрали веру. И жизнь вечную..
Как свидетельствует церковная история, на Оптину смотрел в это время с надеждой весь православный народ, который во время гонений и раскола искал в ней поддержки и укрепления в истине. Патриарху Московскому и всея России Тихону (он причислен к лику святых у нас в 1989 году) передавали советы старца Нектария, и многие вопросы решались святителем в соответствии со мнением старца.
Старцами было предсказано, что Оптина пустынь возродится и начнется это попечением людей мiрских.
В 1987 году группа российских деятелей науки и культуры написала письмо М.С.Горбачёву с предложением восстановить Оптину пустынь, с объяснением огромного значения этого шага для духовного возрождения народа. Было принято постановление Совета Министров СССР о возвращении монастыря Русской Православной Церкви. 3 июня 1988 года освятили первый престол новой Оптиной пустыни - в честь Владимирской иконы Божией Матери (той, которой прп. Паисий благословил старца Феодора и которой здесь, в монастыре, был посвящен отдельный храм). «В этом, - говорил наместник монастыря архимандрит Евлогий (Смирнов; ныне архиепископ Владимирский и Суздальский), - нашли первую духовную силу, чтобы устоять от страха перед неустройством. Там пошли первые постриги, рукоположения... Мы приехали сюда - здесь ничего нет. И всё надо сразу! Жилье, храм, питание, баня... Забот у монастыря - не перечесть. Оптина в отрыве от производственной базы, от кадровой. Здесь - глухомань. Плохо с водой, с канализацией, с энергией, по суткам сидели без света. Пока еще приходится не столько монастырь восстанавливать, сколько на себя работать. Строить жилье для себя, для рабочих, большинство из которых - командированные».
Самое первое чувство, когда подошел к Оптиной: какая же она невзрачная, облезлая, совсем простая. Картина, увы, слишком знакомая нашему взору - эти несчастные облупленные стены, крошащийся уже темно-красный кирпич. Напрягать нужно воображение, чтобы представить себе в этом запустении ту самую, великую Оптину.
Но - и совершенно новое нечто, небывалое давно уже на Руси. То внизу, у цоколя трапезной - новый свежий кирпич. То сияет совершенно белая башня, стоящая еще в лесах, а рядом - законченная, покрытая свежей кровлей часть монастырской стены. То - новый парапет Казанского храма сверкает.
А главное, чувствуешь общую радость во всем, у всех. И у тех, кто служит здесь, презрев временные неудобства, спешит в рясах по разбитым кирпичам в храм. И у тех, кто строит. И у тех, кто помогает им, приехав на время.
Только что могло казаться, что всё так и будет идти: на развалинах стен будут расти березы, стены будут и дальше разрушаться, говоря что-то неясное о былом великолепии, от которого мы все дальше. И вдруг... в другую сторону!
Утром - праздничная Литургия. Чин о панагии: братия выносит пречистую просфору, находившуюся во время службы на горнем месте, и идет чинно, по двое в ряд на трапезу - в здание бывшей монастырской трапезной, где пока приспособлен для жилья только верхний этаж: внизу, в главном ее помещении, идет реставрация. Рядом с ним - там, где раньше была кухня, а потом, во времена училища механизаторов, класс (до сих пор висит плакат с дорожными знаками), - сейчас спальня для паломников. По всем стенам - длинные ряды раскладушек.
«Народ течет, как река», - слышал я здесь. Всем, кто приезжает, в обители находится место, всем дают работу, всех безплатно кормят. Паломники из Москвы, Гомеля, Костромы, Уфы, с Украины...
В столовой гремит «Отче наш...» Вдалеке на белой стене - Казанская икона Божией Матери. Шесть длинных столов, на одном из которых табличка: «Стол говеющих».
Пища здесь нехитрая, но очень вкусная. Какая-нибудь простая каша - а не оторвешься. Как-то так с лучком, с морковкой, а главное - с любовью приготовленная.
То мы носили стекловату из склада, который сейчас в помещении храма прп. Марии Египетской, для утепления келий. То отдирали старые половые доски небольшого больничного храма прп. Илариона Великого. То разгружали грузовики с кирпичом (эх, не такой бы кирпич для Оптиной!) То углубляли траншею для водопровода - землеройная машина взяла лишь на 120 сантиметров глубиной, а нужно не меньше 150-ти.
- На память возьму! - сказал один из паломников, когда отрыли черепок.
Пригляделись - увидели надпись: «Князь Оболенский», - и пятиконечную звезду.
- Зачем тебе эта масонщина? - удивилась одна из девушек-паломниц.
В предыдущие годы ходил в Данилов монастырь - на глазах распустился этот цветок. Подумал там: вот что значит работа с любовью, с духовным смыслом. Так бы всей стране... И теперь вижу здесь людей, чьими руками он делается. Парапет храма в честь Казанской иконы Божией Матери блистает знакомой чистотой отделки, гладкостью и ровностью линий - глаз радуется. Не часто встретишь такую работу. Смотрю, как работает белокаменщик, бородач лет сорока Александр: по угольничку, не раз его прикладывая к обрабатываемому куску известняка, щеточкой сметая крошку.
- А я уж думал, - говорю, - что на Руси больше нет мастеров, которые умели бы делать по-настоящему.
- Мало, - говорит он, задумываясь. И снова добавляет: - Мало.
- Храм делается таким же, каким был?
- Да, в точности, по фотографии 1892 года.
Рядом, у одного из братских корпусов, стоят новые станки, укрытые полиэтиленом, - здесь будут мастерские, изготавливающие церковную утварь.
Возле собора жужжит циркулярная пила, рядом лежит большой сварной крест, к которому приваривают нижнюю перекладину. Собор весь в лесах, кресты его закрыты фанерными домиками с маленькими окошками - там, на самом верху, работают золотильщики.
А сзади - широкий простор: долина Жиздры. Луга с пятнышками стогов, стадо светлых коров, одинокие пушистые ракиты, дальше - вереницы кустов, отделяющие одну даль от другой, показывающие движение простора в глубину (эту особенность удивительных здешних видов сразу замечаешь, сюда приехав). Последняя даль здесь не уходит за горизонт, но поднимается выше - там, на ровном возвышении, стоит Козельск. Широкий, почти безкрайний простор - и все-таки он весь здесь, целиком: вот этот уют огромного мiра.
Сидим на бревнах, отдыхаем, разгрузив полмашины кирпича, смотрим на всё более белеющие стены собора, на все более сверкающие медью его главы. Вспомнилось пророчество старца Нектария о том, что Россия воспрянет и будет материально не богата, но духом будет богата, и в Оптиной пустыни будет еще семь светильников, семь столпов.
Мы надели рукавицы, взялись за вторую половину машины.
Поздними вечерами за воротами в лесу перед футбольным полем нередко горит костер, слышна гитара - местная молодежь живет своей жизнью.
- Когда мы сюда приехали, нас вначале не поняли, - рассказывает архимандрит Евлогий. - Здесь было ПТУ, и они не хотели покидать эти стены. В какой-то степени они задержали переселение, потерян был летний строительный сезон. На себе испытали шалости молодежи - той, которая не вошла еще в дух современный. Язычество еще осталось у современной молодежи. Мы тоже пострадали. Многого они не поняли. Монастырь - это вроде бы жизнь прошлая, это дисциплина, а это им было не по душе. Они привыкли на мотоцикле проноситься сквозь монастырь, и когда мы поставили ограду, всё это пресекли, был взрыв.
Вот ведь времена! Монах с поседевшей уже бородой говорит о молодых людях, которые носятся на мотоциклах и врубают магнитофоны, что это - жизнь по-старому, что они не вошли еще в современный дух. И ведь у него есть на то основания. «Молодые нутром чувствуют Оптину, стараются здесь потрудиться» - таков его опыт. Именно здесь, в Оптиной, как нигде в России, чувствуешь, что в этом ее возрождении - самое сегодняшнее наше слово, устремленное в будущее, и именно молодежь, чувствующая это самое современное, свежее, составляет основную часть приезжающих сюда паломников, основную часть братии.
- Со мной сейчас шестнадцать монахов, - говорит отец Евлогий. - Желающих намного больше. Я сдерживаю поток из-за неготовности келий, условий.
Иеромонаху Иннокентию двадцать четыре года. Он из Чебоксар, из семьи рабочих. В семинарию захотел пойти еще до армии.
- Мы сюда приехали, стоим здесь, смотрим - и у отца Евлогия грусть на лице... - рассказывает он. - Но со временем привыкли. Здесь - благодать, тишина такая... Все говорят: как у вас хорошо, особый дух. Дух старчества здесь остался, он чувствуется. Передается всё это. Были трудности с директором ПТУ. Отец Евлогий удивлялся: «Как такой человек еще сохранился, с такими нападками на Церковь?» Женщин, которые ходили на службу, он лишал премии. Где ему предлагали помещения - куда перевести училище - ему нигде не нравилось. Зашел однажды в келью: «Что это вы икону здесь повесили? Здание вам еще не передано!» Монашеская жизнь началась - но много еще суеты. Если не молиться, дела задавят, можно строителем сделаться каким-то, а не монахом. У меня послушание - помощник эконома. Занимаюсь организацией работ с паломниками, обезпечиваю материалами, спецодеждой. Нужно и рассказать о монастыре. Летом паломников бывало до ста человек. Были студенты - прочитали в газетах, по радио услышали, что требуются помощники здесь, и поехали - как ревнители культуры. Из МГУ были абсолютно неверующие. В палатках тут поблизости поселились, девушки ходили в шортах. Я передал через их ребят, что это неудобно, здесь монастырь, особая обстановка. Вся наша жизнь - это было для них открытие. Мы-то, мол, думали, что в монастырях люди забитые живут, а здесь такие же люди, как все, такие же культурные, знающие. Мы ходили к ним на костер, рассказали о таинстве крещения, некоторые из них изъявили желание принять крещение, мы их окрестили. В конце концов, они уезжали другими людьми, стали совершенно другие взгляды у них, стали действительно верующими людьми. У одного парня дед был дьяконом, он думал, что об этом даже стыдно говорить, какой-то темный человек в роду, а теперь у него стало совершенно другое ко всему их роду отношение. Нам нужно поднять новое поколение, направить молодежь нужно к чистоте, к истине. Некоторые рабочие, которые здесь трудятся, начинают интересоваться Церковью, богослужением. Мы поминаем за каждой литургией на великом входе благотворителей, благоукрасителей, жертвователей, строителей святыя обители сия. И Господь помогает.
Встретил здесь знакомого по одному из подмосковных храмов - Михаила. Он приехал сюда паломником, потом устроился сторожем, теперь - кочегар в котельной. Живет с пятилетним сыном, снимает комнату в поселке возле обители. Этими же днями и жена приехала с младшим сыном - может, всей семьей сюда переберутся. «Дальше Калуги, - говорит Михаил, - ездить отсюда не могу». И многие так: только съездят раз сюда, уже тянет приехать вновь, а то и насовсем остаться.
Вместе с Михаилом мы пошли к бабушке Насте. Она живет в бывшем монастырском доме на улице, которая идет вдоль Жиздры. Ей девяностый год. В красном углу у нее святыня - образок с частичкой мощей священномученика Ермогена. Когда-то отец занемог, ездил в Сергиев Посад, в Лавру, и привез. Иногда ребята приходят к ней помолиться, послушать ее рассказы. Бабушка Настя говорит медленно, задумывается.
- Очень хорошо стряпали при монастыре. Делали все не левой рукой - правой, так я скажу. Пол был двойной, крест-накрест, на войлоке. Очень много было цветов - в больнице, на кладбище. Монастырь - это был рай земной! Для бедных был странноприимный дом. Кипел титан всегда, они могли жить здесь безплатно три дня. В Шамордино [3] приют был. Всех брали - принеси только и скажи, крещеный или нет. Монахи берег Жиздры каждую весну укрепляли. Ракиты были ровненько подстрижены. Плавали лодки... Да что говорить! Чего только народ ни пережил - революция, война... Много делов в монастыре! Не скоро Оптина наладится... Разорить - легче всего. А наладить - как придется.
В один из дней - радость. В помещении трапезной, где стоят леса и идет расчистка росписи, все поднимают голову на потолок - под известкой открылась прекрасная фреска: тихий, ясный образ Царицы Небесной, идущей в облаках. «Рафаэль!» - говорит кто-то. Действительно, есть сходство с Сикстинской Мадонной, но - мягче, лик более юный, небесный.
Реставраторы сняли со стен пять слоев краски. Сначала здесь был дом отдыха для «товарищев», как выразился один из них, потом, когда было училище, в здании был клуб, а в помещении трапезной - кинозал (остались окошки для кинопроекторов).
Фрески замечательные. Был план заменить потолок, он ветхий, а живопись снять на кальку. «Но ведь это будет уже не то, повторить будет невозможно!» - говорят все в один голос.
- Сейчас, конечно, так не пишут, - кивает головой отец Евлогий, с радостью всё это рассматривая.
На многих фигурах выбиты глаза.
- Я был в Греции, - рассказывает он, - там в храмах выбиты глаза на фресках. Турки, мусульмане стреляли из луков. Но ведь то - турки...
Восстановление, возрождение Оптиной пустыни связано с самым острым, самым злободневным вопросом нашей жизни - подъемом духовным, очищением души человека, без чего, по непреложному слову Спасителя нашего, невозможно никакое другое устроение жизни. Если Оптина пустынь в прошлом веке, при ее знаменитых старцах, при Гоголе и Достоевском, в гораздо более благополучное духовно время (хотя и не было тогда такого прямого отрицательного опыта, каким мы теперь богаты) была одним из наших духовных центров, то как же велика ее роль сейчас! Надежда на духовное возрождение не может не связываться с ней.
- Постоянно идут письма, люди звонят по телефону, в том числе духовные чада старцев, - говорит отец Иннокентий. - Когда старцы уходили отсюда и кому-либо передавали здешние святыни, то говорили: просьба вернуть в Оптину. Предвидели ее возрождение. Один старичок писатель из Москвы прислал икону архангела Гавриила из иконостаса храма прп. Марии Египетской - уже имеем представление обо всем иконостасе. Самая большая драгоценность - антиминс (освященный плат с изображением положения во гроб Иисуса Христа и частицей св. мощей, на котором совершается Божественная литургия) из Казанского храма. Он сохранился - хороший, чистенький. Мы на нем служим.
- Дух Оптиной - это органически рождалось, - сказал отец Евлогий. - Видимо, всё начинается со строгой глубокой монастырской жизни, уставной. Смогли бы мы восстановить всю уставность обители, ее традиции, обычаи? Нам многое теперь из этого известно. Мы узнали, например, что старцы говорили всем, кто к ним приходил: вы сначала отслужите панихиду по такому-то отцу, а потом приходите с вашим вопросом. Мы тоже начали нашу первую службу третьего июня с панихиды по почившим старцам. Вот так через могилу, через поминальную молитву созидается эта духовная связь, происходит духовное возрождение. Я был здесь одним тронут. Я только приехал сюда - и кто-то из паломников подарил мне синодик [5] Оптиной пустыни, им собственноручно сделанный. Молодой паломник, из местных; если человек благочестив, то он уже и зрелый, разумный. Только ступил на землю Оптиной - и мне была дана в руку эта молитва. Я в алтаре этот синодик держу, мы по нему поминаем. Видите, это не потеряно. Так что нам приходится возрождать, не заново строить. Если обитель встает на уставные богослужебные традиции, то это говорит за то, что она будет приносить пользу. Каждый такой монастырь приносит пользу. Служба, молитва - они несут таинственную силу людям - устоять в вере, в молитве, победить страх смерти.
Отец Нектарий говорил о семи столпах, семи светильниках, которые явятся здесь. Как это понимать? Вопрос не простой. Я думаю, что будет семь старцев.
Как в такое короткое время могут семь таких благодатных людей явиться?
Невозможное человекам возможно Богу. Он может дать и этот Свой дар.
Благодать старчества - особый дар. Заработать его нельзя. Можно быть святым, но не старцем. Но он дается не просто так, он дается тому, кто много трудится. Старец о. Нектарий очень много трудился и получил этот дар. Так что это и от нас, и не от нас зависит. От нас - насколько мы способны очистить себя или не радеть о своей чистоте. А даровать или не даровать - это зависит от Самого Бога.
Утром идут с портфелями в школу дети, еще живущие здесь. Навстречу им - рабочие-реставраторы. Проходят группкой девушки и юноши - учащиеся ПТУ. В воскресенье можно встретить экскурсию литературного музея, туристов. Приехали на «уазике» подполковник с семьей, идут осматривать монастырь. А вот стоят на солнышке, глядя на обновляющийся собор, писатели В.Г.Распутин и В.Н.Крупин.
- Валентин Григорьевич, как вы всё это воспринимаете?
- Это чудо, - говорит Распутин. - Самое настоящее чудо. Но надо, чтобы туристы здесь не ходили, чтобы здесь укреплялся монастырский дух.
До последнего времени здесь сохранялся литературный музей, расположенный в скиту. Церкви были возвращены лишь врата в скит и две хибарки (как говорилось при старцах) - старцев Макария и Амвросия по бокам.
Радостна забота Валентина Распутина о строительстве духовной тишины в обители, без которой любые стены - ничто. Но мне были по душе и слова отца Евлогия, который об этом сказал:
- Туристов тоже надо переделывать.
В 1891 году, в год кончины преподобного Амвросия, принял монашеский постриг будущий святитель Тихон, Патриарх Московский и всея России.
В некрологе «Иеросхимонах Амвросий» в «Прибавлениях к Церковным ведомостям» за тот год говорилось:
«Оптина пустынь - хороший монастырь. Хорошие в нем порядки, хорошие монахи, это Афонский монастырь в России... Нет в нем таких святынь, как чудотворные мощи, как особенно прославленные иконы, привлекающие русских людей в другие монастыри... Почему же, зачем, к кому ездили и шли в Оптину сенатор с семьей из Петербурга, важные лица по управлению Империей, писатель, целая семья из Сибири, износивший сердце и мысль атеист русский, запутавшаяся в делах ума и сердца русская полунаука, разбитое сердце отца, мужа, матери, оставленной невесты?.. Куда, к кому шло всё это? В чем тут разгадка? Тут, в Оптиной, было сердце, вмещавшее всех, тут были свет, теплота, радость, тут был старец Амвросий...
Глубокая вера, истинная христианская любовь и милосердие всегда воодушевляли его, и никто не был им отвергнут: для знатного и простого, богатого и бедного батюшка был всё такой же внимательный и так же принимал к сердцу все невзгоды каждого. Этот согбенный, удрученный недугом старец как бы в душу проникал своим проницательным, умным взглядом; каждое слово, сказанное им, имело значение, глубокий смысл. И сколько людей ушли от него другими, направленными на светлую, чистую дорогу! Какими ясными, простыми словами умел он убедить в необходимости чаще вспоминать о будущей жизни и последнем воздаянии каждому по делам его! Как сердечно просил он помнить, что во всяком звании, во всяком положении можно быть добрым, жить по заповедям Спасителя, а не предаваться греху с систематическою последовательностью! Какое знание изгибов человеческого сердца звучало в каждом его совете! Вся окружающая его атмосфера, всё около него дышало любовью, кротостью, смирением...»
мы пришли в комнатку, где была келья преподобного Амвросия. Здесь еще жила прежняя хозяйка этой квартиры, Клавдия Ивановна Хрущёва. Она приехала сюда с мужем в 1953 году. Работала бухгалтером в училище механизаторов - в скиту с войны был детдом. Клавдия Ивановна сидит чаще всего дома одна, любит, когда мы приходим к ней помолиться. В руках у нее обычно новая юбилейная Библия.
А раз прихожу - глаза у нее покрасневшие. Накануне ее соседи, из той половины хибарки, куда вечером пришли ночевать иноки, переехали на новую квартиру в Козельск - ребята-паломники их перевезли.
- Всю ночь проплакала. Так жалко отсюда уезжать! Ведь такое место! Ведь эти деревья сама сажала... Здесь ничего не было - бурьян, камни, мы всё расчищали. Сажаю однажды яблоню - идет из лесу старичок седенький с палочкой, не местный, он мне говорит: «Дочка, ты тут глубоко не копай, здесь везде старцы лежат». Пойти в монастырь, поговорить, узнать? Да ведь их не застанешь: утром и вечером они молятся, а днем у них хозяйственные дела. Отец Евлогий был здесь, сказал: «Купим вам домик». Я спрашиваю: «А вы знаете, сколько они теперь стоят?» Он говорит: «А вы знаете, что этот домик, где вы живете, цены не имеет?»
Мы уже слышали про одну историю, которая случилась здесь. И спросили у Клавдии Ивановны: а правда ли, что лет пятнадцать назад...
- Тринадцать, - поправила она.
Мы попросили ее всё рассказать.
- Я боялась об этом рассказывать, - начала она. - Даже дома своим не говорила. Думала, нельзя. Первому рассказала отцу Евлогию. А он сказал: «Почему, можно. Даже хорошо, рассказывайте».
Я заболела лет двадцать пять назад бронхиальной астмой. Сильно заболела. Когда приступы были, недели по три-четыре лежала. Задыхалась, не могла. И вот однажды ночью лежу - вот здесь, на этом диване, где вы сидите (то есть в бывшей келье келейника старца Амвросия), все спят: муж, дочь с зятем, там, за дверью - внучка (то есть в бывшей келье преподобного). И так мне было тяжко, что я лежу и думаю: умереть бы, что ли. И вслух сказала:
- Господи, когда же я перестану мучиться?
И вдруг слышу голос из этого угла, что у двери в ту комнату (то есть в бывшую келью):
- Надень крест!
Повертываю голову на звук - и вижу: стоит старец. Борода белая, на груди волосы белые, без головного убора. И одет словно бы в саван белый. Я лицо его хорошо видела. Отец Евлогий спросил: «Не старец Амвросий?» - «Нет, - говорю, - вроде не похоже». У него борода внизу ровная была, а у старца Амвросия не такая.
И когда только лицо увидела, лицо пропало. Я именно на этот голос повернула голову, я лежала лицом в другую сторону, а так могла бы и не увидеть.
И с тех пор я крест ношу. И в постель никогда уже не ложилась с приступами. Уже не бывает тяжко, переношу на ногах.
Страшно мне не было, не испугалась. Наоборот, очень хорошо, спокойно было. И сейчас даже думаю иногда: а почему этот старичок больше не появляется, хоть бы он опять появился и что-нибудь сказал.
У меня было тридцать человек в подчинении, я ходила на работу с крестом и не стеснялась. Тогда было не так, как теперь...
Я этот дом берегла, как ребенка. Крышу покрыла за свой счет. И подмазывала, чуть только что не так, и штукатурила. Очень берегла, - сказала Клавдия Ивановна.
