Инокиня Леонилла живет в поселке Каменка, в Выборгском районе, подвизается при храме св. вмч. Георгия Победоносца. <…> Маленький этот храмик окормляет большую воинскую часть, одну из двух крупнейших в России миротворческих бригад. Когда-то в бригаде служила и мать Леонилла – старший прапорщик Людмила Хмелевская, ветеран Афганистана и обеих Чеченских кампаний…
Что для нас эти войны? – Кровавые бои, смерть, отчаяние, отвага, героизм… А героизм тоже всякий бывает. Стоять у раскаленной плиты среди кандагарского пекла – это легко? Попробуйте…
Вам Афганистан снится еще?
– Да нет… Ушло то время… А раньше, бывало, снился… И знаете, как? – не люди, не события, не пейзажи, а жара. Жара снилась! Это горячее марево над землей, колеблющийся воздух… Очень страшный сон. А как же иначе? Я всю жизнь в армии, всю жизнь начальником столовой, погоны старшего прапорщика носила; и вот моя служба – столовая, кухня; температура жарочной поверхности плиты – 360 градусов, а на улице – 60 градусов! Кандагар! Повара мои в обморок падают от теплового удара, а что делать? – надо работать, надо готовить, надо ребятишек наших, солдатиков, кормить…
Да что там наши плиты… – пожимает матушка плечами. – Вот как ребятам в бою бывало!.. До танковой брони дотронься только – ожог получишь. А наши солдаты в этих танках в бой шли. В песке яйца можно было печь – это не сказка, это вправду так делали иногда; а наши солдаты по этому песку по-пластунски…
А где было тяжелее: в Афганистане или в Чечне?
– Как сказать? Война – она и есть война. В Чечне у меня было три молодых солдата-поваренка. Они полгода отучились в учебке, и мы попали с ними в Чечню. Как им тяжко приходилось! – каждый день в четыре утра встать, а вокруг – снег, холод, палатки, условия полевые, и бандиты рядом, и что у них на уме – не угадать… Но поварята мои трудятся, не ропщут и меня с моим характером тяжелым терпят…
<…> А как вспомнишь Кабульский госпиталь… Там была перевалочная база для раненых – потом их оттуда в Москву отправляли. А мы, женщины, как-то принесли туда фрукты-овощи – поддержать-то мальчишек надо… И вот что терзает память: парень без рук, без ног. Мы ему яблочки, конфеты, печенья… А он кричит: «Зачем мне это? Вы мне ноги-руки вернете? Нет? Ну и идите отсюда!» Тяжело, конечно.
А вот что еще страшно: все инфекции вокруг свирепствуют, весь букет заразных болезней! – и малярия, и тиф, и паратиф, и гепатиты все… Солдатики пойдут на операцию, вода у них закончится, они с арыка попьют – и все… В соседней бригаде две трети солдат полегло. И потом в госпитале, помню: матрасы, матрасы – лежат прямо на земле, и солдатики на них все желтенькие… Как же страшно! Мы в столовой по два часа вымачивали в хлорке посуду – лишь бы не заразить ребят…
А Чечня? Нет, для меня тяжелее был Афганистан. В Чечню вся бригада наша пошла, все сослуживцы, все знакомые, друзья – все-таки полегче. В Афганистане – жара, в Чечне – грязь. Там почва своеобразная, особенно весной: чернозем перемешан с нефтью… Дорог нормальных просто нет. Увязнешь – и конец! А почему я, начальник столовой, о дорогах безпокоюсь? А потому что за девять месяцев службы у нас было 24 перехода. Утром просыпаешься – а тебе два часа на сборы: грузи все свое хозяйство, всю столовую в машину – и вперед, в колонну, по горам! Машина идет – с одной стороны пропасть, с другой – гора. В горах бандиты. Куда следуем? – кто его знает!
Однажды едем, а метрах в двухстах от нас идет бой – наши САУшки бьют прямой наводкой! Знаете: обычно у них ствол под углом, дальность стрельбы 17–20 километров – а тут в упор палят, и ствол горизонтально поставлен. На водителей смотришь: мальчики-мальчики! Как везти им такие огромные машины по чеченской дорожной каше, над пропастью?! А если еще САУшки – в них же по 49 тонн!.. Это героизм. А меня всегда назначали старшим машины, но я садилась в кабину, закрывала глаза – и всю дорогу их не раскрывала: страшно!
Вдруг мать Леонилла весело улыбается, и что-то озорное вспыхивает в ее глазах:
– Я же вам еще не рассказала, как я из машины спаслась! Ну, слушайте.
Получилось так, что мы попали в аварию. Дорога скользкая, перед нами – пропасть, а водитель вместо тормоза нажал на газ. Могли бы свалиться, но врезались в дерево и зацепились за него. Машина уже не подлежит восстановлению, двери в кабине заклинило, не выйти… И вот мы висим над пропастью, зацепившись за дерево. Водитель-то что? – он мальчик худенький, выскользнул через боковое окно – а я сижу. А дерево трещит да трещит, а за ним пропасть в полтора километра. Весь мой дивизион собрался, зампотех полковник Николаенко прибежал… «Сейчас, – говорит, – будем вытаскивать тягачом. Скоро он придет!» Скоро? А дерево-то не скорее ли треснет? Вот – опять трещит! И случилось первое в моей жизни чудо. Окошечко в КамАЗе знаете какое узенькое? А я – видите какая? И как только дерево в очередной раз затрещало, я – раз! – и в момент проскочила через окошко на волю! Как я это сделала – не помню. То ли головой вперед, то ли ногами… Не помню ничего! Стою, плачу, полковник меня обнимает – маленький такой… Тоже чуть не плачет… И вдруг он поднимает голову, смотрит на крошечное это окошко и так изумленно спрашивает: «Люда, а как же ты умудрилась в него пролезть?» И весь дивизион захохотал! А я потом экспериментировала – и не раз… Нет, ничего не получается: даже и подумать нельзя, чтобы в это окошко с моими габаритами проползти.
Как же Вы, матушка, – из армии и сразу в монашество? Как такое возможно?
– Служили Родине, сейчас служим Господу – простите, что такие высокие слова говорю, грешная… У солдата – приказ, у монаха – послушание. Я особой разницы в быте не чувствую… Сегодня вышла на улицу, смотрю – солдаты в противогазах бегут, наверное, боевая тревога. Эх, жизнь знакомая, родная – все сердцу близко!
Я служил еще в советское время и теперь часто слышу: «Ну, тебе удалось в настоящей армии послужить, а сейчас и армия, и служба – декоративные!..» Что Вы об этом думаете?
– Героизм – и в прежние времена, и в новые – я видела настоящий, никакой не декоративный. Героизм в том, чтобы точно выполнить приказ; как монах в послушании становится святым, так и солдат, в послушании становится героем. Русский солдат – он всегда русский солдат; он, по-моему, любой приказ выполнит – что в Афганистане, в советские времена, что в Чечне… И знаю: солдаты на самом деле закрывали собой командиров – это действительно так, а не то что какая-то пропагандистская выдумка. Мне и в разведбате пришлось послужить – я-то знаю!.. Я помню, что старослужащие в бою головой отвечали за молодых, прикрывали их, как старшие братья, окормляли их по-солдатски. Потом, в казарме – да: молодой и ботиночки «старику» почистит, и работу какую за него сделает, но в этом тоже есть какая-то справедливость, верно?
Расскажите, как Вы пришли к вере.
– Не знаю. Не знаю. Это тайна – и для меня тоже. Как и путь к монашеству – это тоже великая тайна. Все сокровенно вызревает в душе – а потом вдруг замечаешь, что не можешь иначе… Может быть, это с моей стороны слишком дерзновенно так говорить, но я думаю, что мы спасаемся молитвами погибших воинов. Вот у нас в храме список павших… Я его читаю: этого помню, этого помню, этого хорошо знала, этот моим соседом был… И считайте, каждый – герой! Мы их помним, а они нас? Конечно! И молятся за нас, молятся! Их молитва к Богу доходчива. Ею спасаемся – не нашими слабыми силами…
Я помню: вылетаешь из Афганистана, пересекаешь границу – и вот она, мирная жизнь. Как не похоже на только что виденное! Дети… Мы же в Афганистане детей не видели!.. Листья на березе распустились!.. И я их срывала и ела – такая ностальгия была! Люди поют, танцуют, играют, в кино ходят – живут, живут! Так не похоже на Афганистан… Вот так же, думаю, праведники в Царствие Небесное приходят: всюду свет, всюду радость – так не похоже на нашу жизнь…
Вопросы задавал
Алексей БАКУЛИН
