Воспоминания монахини Зиновии
Мать Митрофанию я очень давно знаю, еще с Тбилиси, с 1955 года. Она приезжала из Красногорского монастыря в Грузию к старцам Зиновию и Андронику, так как всегда руководствовалась их советами. Узнав, что Красногорский монастырь собираются закрывать, мать Митрофания приехала к старцам, взяла благословение, и с тремя сестрами отправилась в Москву. Добрались они до Куроедова и стали просить, чтобы монастырь не закрывали. Он подписал документ, запрещающий закрывать Красногорский монастырь. С этим документом сестры вернулись домой. Митрополит Филарет, узнав обо всем, очень разволновался и наказал м. Митрофанию за то, что она без его разрешения хлопотала о монастыре. Целый месяц она должна была стоять во время службы на амвоне и делать земные поклоны всю службу, а после ее окончания - просить у народа прощение. Она сказала: "Я этого не боюсь". Так она действительно и исполнила. Рассказывала: "На амвоне молюсь, поклоны кладу, весь народ глядит, а я за обитель - кладу". Так целый месяц прошел.
Через некоторое время приехал в монастырь уполномоченный и сказал, что каких-то сестер надо отправить в Иерусалим. Предложили матери Митрофании, она не возражала, поехала к старцам за благословением. Они ее благословили, и она уехала в Иерусалим.
В те годы там была очень сложная обстановка. Мать Митрофания рассказывала, что пищи не хватало, евреи сестер притесняли, обижали, ничего нельзя было взять, ходила по полям. Евреи знали, что она из монастыря, кричали ей: "Эй, Митрофан, иди сюда", капусту забирали, а грязные листья оставляли ей. Она их собирала и солила.
Когда пошло послабление, стало полегче. Мать Митрофанию вернули в Россию по состоянию здоровья. Она прожила в Иерусалиме, кажется, десять лет. Мать Митрофания была свидетелем того, как убили двух сестер - мать и дочь. Тогда ее паралич разбил. В другой раз она шла с сестрой по дороге, рядом взорвалась мина, все полетело. Ее откинуло в сторону, перепугалась и долго болела после этого.
По возвращении на Родину мать Митрофания не поехала в Красногорский монастырь. Говорила, что опять будут над ней издеваться. Она приехала в Москву и попросила, чтобы ее направили в Дивеевский монастырь. Там она трудилась, была пономаркой, но, видимо, Господь ее благословил, что она стала юродствовать. Ей давно предсказывали юродство. Старцы говорили ей:"O, это юродивая пришла". Мать Митрофания была высокая, сильная, голос сильный имела, пела басом. Когда Апостол читала, никак не скажешь, что монашечка читает, как будто мужчина.
А в последнее время, видимо, раз ей старцы юродство предсказали, ее коснулось. Была нормальная, разговаривала хорошо, а тут переоделась, палку взяла в руки, давай кричать. Ее удалили в Кутузовку. А она немножко там побыла и говорит: "У меня нет благословения старческого быть здесь, только в Дивеево". Взяла палку и пошла пешком в Дивеево. Ее вернули, она опять ушла, и так несколько раз было. Потом приехали к ней в Кутузовку греки, они знали ее по Иерусалиму. Они так ею восхищались, говорили, что Россия жива, в России есть еще такие люди, есть благодать, еще продолжается юродство. Плакали, целовали ее. С ними мать Митрофания уехала в Дивеево.
Через некоторое время приняла подвиг молчания: А потом сестры стали замечать, что укажет, то сбывается..
Матери Митрофании трудно было, но она держалась всегда старцев, именно Глинских старцев, а их много было: сам Владыко Зиновий прозорливый, отец Андроник был прозорлиый и отец Серафим был прозорливый, и отец Модест, настоятель, и отец Иларион и ныне здравствующий в Сочи отец Симеон. Все они - великие старцы. Только придешь к ним, не успеешь сказать, а они уже говорили твои грехи.
Раньше все некогда было поговорить с матерью Митрофанией, еще не приперло тогда, а вот кабы сейчас надо спросить, а ее уже и нету. Сейчас старцы уходят и спросить некого. А что сделаешь. Сказано в Писании, что старцы уйдут и будет оскудение преподобства, будут у нас только книги, руководствуйтесь книгами, слушайтесь их и тогда спасетесь.
Воспоминания иеромонаха Серафима
Мои воспоминания о схимонахине Манефе связаны прежде всего с монахом Николаем (Рубцовым). Они обычно встречались в одном месте: за алтарем Троицкого собора, у могилок блаженных стариц. У них были очень хорошие отношения, они находили общий язык, сразу друг друга понимали. Мать Манефа жалела отца Николая как старца, который меня окормлял, а отец Николай делился с ней своими болезнями, впечатлениями, переживаниями. Они были как мать и отец, пекущиеся о своем чаде, которое идет духовным путем. Отец Николай был тоже очень открытый человек. Он всегда делился с духовными людьми своими переживаниями, неполадками в семье, со мною. Он считал, что они помолятся, что за счет этого и совершается наш духовный подвиг: один человек помолится, другой помолится, третий, что мы и живем благополучно и где-то, например, путешествуем, благодаря молитвам тех, кто за нас молится.
К матери Манефе относились в те времена с пренебрежением, уничижали ее. Поэтому отец Николай и мать Манефа в некотором смысле как бы блажили между собой, подчеркивая, что они гонимы людьми, не понимаемы ими.
Ближе я узнал мать Манефу, когда она стала помогать в алтаре, беседовал с ней. Я неоднократно слышал от нее, что в Дивееве она не получает того духовного удовлетворения, которое испытывала в Иерусалиме, что там действительно благодать, что человек там живет этой благодатью. Она рассказывала, как на Пасху все проходили через Царские врата и она тоже. Вообще в алтаре она порой себя не контролировала, беседовала, если ей встречался кто-то из знакомых. С одной стороны у нее были отношения с официальными людьми, а с другой - с теми, кто ее знал раньше. С ними она сразу оживала, а в Дивееве ее били, колотили, смиряли постоянно, и матушка Игуменья и Владыко. Она всегда говорила, что Иерусалим был ее Небесным Oтечеством, там она жила благодатью, а здесь - как будто крохи ловим.
Тяжелым был период, когда матушка Манефа начала блажить, внешне ее поведение стало необъяснимым: она выбрасывала из окон чашки, посуду, могла встречного ударить палкой. В Церкви перед Святым Причастием, перед Чашей она падала в ноги священнику. Не знали, что можно от нее ожидать. Как-то на Всенощной она стала блажить и Владыко приказал ее отправить в Кутузовский скит. Для матушки Манефы и для нас это было сложное испытание.
Действительно, для духовного становления человека нужна дисциплина. Когда мать Манефа пыталась блажить в Диееве перед сестрами, Игуменьей, ее останавливали, а в скиту ее постоянно ублажали, смотрели как и что она делает. Она говорила: "Я здесь погибаю. Это невозможно. Почему вы так со мной поступаете?". Была такая обстановка уныния, что мать Манефа не могла там жить, она убегала. В конце концов она попала в Золотоношу, пробыла там не долго и вернулась в Дивеево. Со временем она стала вести себя тише, спокойнее, отношение к ней переменилось.
Был такой эпизод. Заболела мать Тамара. Диагноз - самый неутешительный. Дни, назначенные для операции, несколько раз совпадали с праздниками, и ее никак не могли прооперировать. Да она, видимо, и не хотела идти на операцию. И все это откладывалось. В конце концов, она написала прошение о постриге. Ей начали шить рясу. А мать Манефа стала постоянно туда бегать, и все говорила: "Отдайте мне эту рясу, это моя ряса". Ей эту рясу отдали. И получилось так, что когда мать Тамару постригли в монахини, диагноз изменился, она оказалась здорова, а мать Манефа неожиданно стала угасать. И тут как обычно в конце подвига стали проявлять к ней внимание. Самое скорбное было, когда ее удаляли из монастыря. А тут смягчились к ней, дали ей келию в монастыре, стали ей прислуживать, любовь к ней как бы возвратилась.
Мать Манефа предчувствовала свою кончину, Господь ей показал. Вообще у нее был такой дух и она подчеркивала, что желает быстрее перейти из этой жизни в жизнь вечную. Она - дитя Святой Земли. Там - изобилие благодати Божией, жизнь полностью христианская, во всей ее широте, полноте. Потом она об этом только мечтала, всегда желала, жаждала этого, может быть, она хотела найти это в Дивееве, но это было не то, что душа ее испытала там. Ей было все на той Земле открыто и она была в предвкушении Небесного Царства Иерусалима, все спокойно, все открыто, Царские врата открыты и можно всем входить туда. Такое детское доверие и благодать Божия, которая сама действует. Это внутреннее состояние, радостное и радостнотворное. Многие сестры говорили, что мать Манефа очень боялась печали. Она избегала даже таких людей. Она видимо плохо могла бороться с этим духом уныния, печали. Сестры говорили, что они открывали ей помыслы, и она избегала тех, у кого была настроенность унылая. Она сама боролась и для нее это было не то, что трагизм, но некоторая потеря Родины.
Мать Манефа была столпом, постоянно на нее соблазнялись: вот она из Иерусалима, а так ведет себя, дурит. Надо ее воспитывать, должна же она прийти в норму. Такова была трагедия времени: преклонение человека в какие-то рамки постоянно. Вот это именно -- путь юродства - крестный путь.
