Владимир пришел в монастырь в 1990 году, – как раз тогда, когда начиналось ее возрождение. Много приходилось трудиться, но было радостно на душе от сознания, что работаешь для Бога, для того, чтобы эта святая обитель стала, как и прежде, местом спасения многих душ.
Как-то раз отец Наместник собрал всех новоначальных на беседу. В его приемной было все просто, по-домашнему. Батюшка сидел за рабочим столом, а вокруг – послушники.
– Молитвами святых отец наших, – сказал Владимир, входя в приемную.
– Аминь.
Батюшка улыбнулся и по-отцовски благословил.
– Ну, садись.
Владимир присел на табуретку и, слегка наклонив голову, стал внимательно слушать. Отец Наместник рассказывал о старцах. Лицо его то и дело озарялось. Говорил он тихо, спокойно, с неподдельной простотою и отеческой любовью.
– Ну, дорогие мои, – обратился он к послушникам, – а теперь расскажите, как вы тут поживаете?
– Хорошо, – ответил кто-то.
– Ты сколько времени уже здесь? – спросил он Владимира.
– Восемь месяцев.
– Восемь месяцев – это уже срок большой, – сказал Батюшка. – Ну, и как тебе здесь?
– Мне нравится, – ответил Владимир.
– В монастыре только тогда может быть хорошо, когда будет молитва, – продолжил отец Наместник, обращаясь теперь уже ко всем, – а если молитвы не будет, то, поверьте мне, и проку не будет. Враг станет гонять с места на место. Помните: если приступаете работать Господеви, то должны приготовить душу свою к искушениям и не принимать их как что-то внезапное и неожиданное.
В приемной стояла тишина. Все, затаив дыхание, слушали.
– Однажды, – говорил Батюшка, – убежал из тюрьмы разбойник. И куда? – В горы, на Кавказ. Думал: там тепло, там поживу. Да не тут-то было. Через некоторое время приходит и просится: «Заберите меня обратно в тюрьму. Там невозможно жить». Задумайтесь: почему он не смог жить в пустынном месте? – Потому, что не умел молиться. Тот только может жить в пустыне, кто молится. В монастыре то же самое. Кто не молится, у того обязательно появятся искушения – повод уйти из монастыря. Человек будет прыгать, как кузнечик, из монастыря в пустыню, из пустыни в мир и обратно. Поэтому надо быть внимательным к себе и учиться молиться. Молитва – это тайное поучение Божие.
Наставления отца Наместника о молитве производили на Владимира очень сильное впечатление. «Да, велико действие молитвы Иисусовой, – писал потом Владимир, – даже одно только памятование о ней уже приводит душу в трепет и благоговейное чувство».
С тех пор он стал усердно упражняться в умном делании и ежедневно исполнял пятисотницу с поклонами. Поклонов было пятьсот, как и молитв.
Он брал у братии книги о молитве Иисусовой и делал себе выписки. «Самое главное в молитве, – записывал будущий инок, – это отсечение своей воли. Невозможно иметь непрелестную молитву, будучи преданным самому себе. Но прежде, чем полностью предать себя в руки старца, необходимо выяснить, насколько он православен и не прелестен ли – ведь язва учителя легко переходит на учеников».
Читая, он отмечал и то, что не всегда можно найти опытного старца, но это не значит, что не следует заниматься молитвой Иисусовой из страха прелести.
Прелесть часто бывает у тех, кто боится молиться, а усердная устная молитва никому еще не повредила.
– В наше время, – говорил будущий мученик, – во всем необходимо рассуждение. Если тебя благословят взорвать храм, ты что, поспешишь выполнять это как волю Божию? Наша цель – научиться любить Бога и ближних, то есть исполнять заповеди и быть верными Православию.
Весной 1991 года Пасха совпала с Благовещением, и служба была необычная. Заранее сшитый подрясник, скуфья и пояс для будущего послушника лежали в алтаре. Накануне собирался духовный собор, на котором было принято решение о приеме в братию нескольких паломников. В их числе был и Владимир.
Он стоял недалеко от клироса, когда его позвали в алтарь. Перекрестившись и поцеловав икону на восточных дверях, Володя вошел во святая святых. Сделав три земных поклона на Горнее место, подошел к отцу Наместнику под благословение. Духовник принес подрясник. Батюшка осенил крестом подрясник и возвратил духовнику, а тот стал надевать подрясник на Владимира. Затем отец Наместник осенил крестом пояс и скуфью и с любовью, по-отечески, благословил новоначального послушника.
– Как все-таки монашеская одежда преображает людей, – говорил Владимир, – чувствуешь себя совсем по-другому. Словно крылья вырастают за спиной, хотя понимаешь, что не по заслугам приемлешь милость от Господа.
Став послушником, Владимир никогда не снимал подрясника и спал в нем, как это принято у монахов. В руках у него всегда была книга преподобного Иоанна Кассиана Римлянина, и каждую свободную минуту он читал.
От безграничной любви к Богу Владимир исполнялся чувством преданности и верности Ему и проливал обильные слезы.
Монастырские будни серыми бывают лишь для тех, кто не радеет о спасении своей души, а кто любит Бога, тот не пребывает в праздности и не знает скуки. Душа такого человека всегда ищет Христа, и в законе Господнем поучится день и нощь (Пс. 1, 2). Для таких людей нет будней, для них каждый день – праздник. Тихий, полный ангельского безмолвия праздник был непрестанным спутником монашеской жизни Владимира.
«Встреча с ним была все равно, что встреча с Ангелом, – вспоминали братия, – он настолько был кроток в словах и поступках, что при виде его душа начинала каяться».
В его келии на стене остался висеть листок со словами преподобного Антония Великого: «Довольно нам о себе заботиться только, о своем спасении. К братнему же недостатку, видя и слыша, относись, как глухой и немой – не видя, не слыша и не говоря, не показывая себя умудренным, но к себе будь внимателен, рассудителен и прозорлив». И будущий мученик действительно жил среди братьев, как в лесу, и был слеп и глух для всего внешнего.
Однажды он топором стесывал деревянный брус и один брат заметил, что движения послушника Владимира слишком уж выверенные.
– А, Володя, – сказал брат, – скрываешь от нас, что ты до монастыря занимался каратэ! Мы тебя вычислили.
Будущий инок, приоткрыв отекшие от беcсонных ночей глаза, улыбнулся, но ничего не ответил. Ходят слухи, что у Ферапонта был «черный пояс», но сам он никогда никому не говорил об этом.
Владимир переписывался с некоторыми своими старыми друзьями, желая помочь им обратиться к Богу. От них порою получал недоуменные письма, в которых они жалели его, как человека, «потерянного для общества». Не желая, чтобы такие письма хранились и когда-нибудь стали друзьям в осуждение, Володя сжигал их. Последний раз он собрал всю свою почту в конце Великого Поста, незадолго до своей мученической кончины, и сжег. «Господи, – молился он, – имиже веси судьбами спаси моих сродников и всех друзей, и всех, кого знал я на этой грешной тленной земле».
Однажды послушника Владимира благословили съездить на родину, навестить мать и получить ее благословение на постриг. Приехав в поселок, Владимир зашел к своему старому другу Павлу и застал там гостей – двух молодых девушек. Увидев Владимира, они начали кокетничать и нелепо шутить.
«Мне стало так стыдно, – вспоминает друг, – а Володя, нисколько не смутившись, просто сказал:
– Девчонки, перестаньте!
Слова его имели такую внутреннюю силу, что девицы сразу же замолчали и вскоре ушли. Когда за ними захлопнулась дверь, Владимир спросил:
– Паша, тебе вот это все надо? Ты не устал от этой суеты?
Я тогда не знал, что ответить ему, но чувствовал себя ужасно неловко».
Раньше Владимир модно одевался, а теперь приехал в подряснике. Павел спросил его:
– Ты не стесняешься ходить в этой черной одежде?
– А почему я должен стесняться, – ответил Владимир, – это моя монашеская одежда, это моя проповедь Православия. Увидит кто-нибудь меня в подряснике и вспомнит о Боге. Слово Божие надо нести людям.
– Какое слово Божие? – возразил Павел, – здесь же одна пьянь.
– Нет, брат, ты не прав. Каждый человек сотворен по образу Божию, и Господь желает спасения всякой душе. Быть может, черная одежда напомнит кому-нибудь и о том, что смерть не за горами и скоро за все придется дать ответ на Страшном Суде.
Это было его последнее свидание с матерью, сестрами и друзьями детства.
– Больше вы меня не увидите, – сказал послушник Владимир, прощаясь с друзьями. А через полтора года они узнали, что инок Ферапонт и еще два монаха убиты на Пасху.
В октябре 1991 года послушника Владимира постригли в иночество с именем Ферапонт, в честь преподобного Ферапонта Белоезерского. Он проходил тогда послушание на вахте и в трапезной, – сначала в паломнической, а затем в братской. Готовил Ферапонт быстро и умело.
Кухня – одно из самых тяжелых монастырских послушаний. С одной стороны, физически устаешь, потому что с утра до ночи все время на ногах, а с другой стороны, – враг борет ропотом, а от него приходит уныние.
Но для новопостриженного инока Ферапонта все было – Слава Богу. Он знал, что в монастыре все не так, как в миру.
Как-то пришел в трапезную один монах, а время трапезы уж давно прошло. Повар говорит ему:
– У нас ничего нет, надо вовремя приходить.
– Прости, брат, что опоздал, постараюсь исправиться, – сказал монах и направился к выходу. Ферапонт мыл в это время пол. Увидев, что пришедший монах остался без обеда, он поспешил за ним и, усадив за стол, сказал:
– Посиди немного, сейчас что-нибудь придумаем.
Пришел на кухню, и спрашивает повара:
– Неужели совсем ничего не осталось?
– Ничего, – отвечает повар, – что мне жалко, что ли.
– Господи, – взмолился Ферапонт, – ты ведь некогда через ворона посылал пищу пророку Илии. Пошли и мне, недостойному, что-нибудь съедобное, дабы не опечалить брата. Не ради моих немощных молитв, но ради великой милости Твоей.
Не успел он договорить слова молитвы, как повар радостно прокричал из подсобного помещения:
– Нашел! Слава Богу, целая банка баклажанной икры. И откуда она взялась? Ведь не было же, сам видел.
Ферапонт радостно схватил банку, открыл и, переложив икру в тарелку, понес опоздавшему монаху.
– Спаси тебя Господи, – сказал тот. – Прости, что я опоздал. Я только что с поля приехал.
– Ты кушай, кушай, – ответил Ферапонт и принялся домывать полы. Сердце его исполнилось великой радости и благодарности к милосердному Господу. Будущий мученик не вознесся в уме своем и не помыслил, что Бог слышит его молитвы.
С этого дня он стал брать в трапезную два, а то и три лишних ящика консервов и баклажанной икры. Один трудник, видя, что Ферапонт зачем-то запасается продуктами, слегка смутился, посчитав это стяжательством, неприемлемым для монаха, но Ферапонту ничего не сказал. Не имея опыта борьбы с помыслами, он все больше и больше укреплялся в этом мнении и стал чувствовать уже некоторую неприязнь к иноку.
Однако вскоре Ферапонт как бы между прочим завел с ним такой разговор:
– Излишки в нашем деле не помеха, – сказал он смущенному брату. – Хорошо надеяться на Бога, но надо и потрудиться. Надежда наша должна быть разумной. А вдруг Сам Христос придет в образе какого-нибудь голодного брата? Чем мы будем Его потчевать?
Так будущий мученик питал братьев и заботился о том, чтобы никто не остался голодным.
Как-то старший просфорник, ныне покойный игумен Никон, посетовал:
– Мне принесли варенье, и стоит оно уже много времени. Боюсь, пропадет.
– А сколько там варенья? – спросил Ферапонт.
– Да две баночки. Одна трехлитровая, а другая двух.
На этом разговор закончился. А через некоторое время глянул о. Никон, – а баночка-то трехлитровая пустая стоит! Он обрадовался, что братия утешились, но, чтобы не показаться добродетельным, спросил:
– А куда это варенье мое подевалось?
– Да это мы, батюшка, съели, чтобы Вы не переживали. Теперь оно не пропадет.
«Ферапонт был мастер на все руки, – вспоминает монахиня Елисавета. – Попросили мы как-то:
– Брат, сделай нам доску для теста.
Только попросили, а он тут же уважил. Да такую удобную сделал, что мы и не ожидали».
Однажды приехал в монастырь гусляр. Он пел духовные песнопения под аккомпанемент, но с инструментом случилась какая-то неполадка, и Ферапонт, раньше никогда не видавший гуслей, легко их починил.
«Часто после ужина мы чистили рыбу, а кто-нибудь один читал поучения, – вспоминали братия. – Ферапонт очень любил читать про старцев. Иногда приводил примеры из их жизни и делился своими впечатлениями, но это было редко. Обычно он молчал».
«Ферапонт во всем видел промысл Божий, – вспоминает брат, живший с ним после пострига в одной келии, – ко всему присматривался».
Как-то увидел Ферапонт брошюру с иконой на обложке. Он аккуратно вырезал ее и приклеил на картонку, затем покрыл лаком и поставил в святом углу, а книге сделал новую обложку.
– Кому честь – честь, – говорил ревностный инок, – а к иконам надо относиться благоговейно. Это великая святыня, ее место в святом углу, а не на обложках книг и журналов. Грех тем, кто это делает. Они, сами того не ведая, подают повод к небрежному обращению со святыней.
Когда Ферапонт высылал знакомым монастырскую газету, то на полях карандашом приписывал: «Если тебе не по душе слова о Боге, ты, пожалуйста, вышли ее назад».
Так бережно относился он ко всему святому, ведь благоговение к Богу, по слову премудрого Соломона, есть начало разумения (Прит. 1, 7).
В свободное от послушаний время инок Ферапонт плел четки. Они у него получались особенные, в виде тоненькой вервицы с небольшими узелками. Возьмешь его четки в руки, и сразу становится ясно, что плел их человек духовный. «Молитва Иисусова – это наша нить ко спасению, и она весьма тонка, – говорил Ферапонт, – надо внимательно следить, чтобы не оборвалась».
Однажды он получил письмо от матери, которая сообщала, что у нее большие материальные сложности. Так началось для Ферапонта еще одно испытание. Он понял, что для того, чтобы помочь матери, ему надо ехать домой.
«Однако иноку оставить монастырь, это все равно, что оставить Бога, – думал Ферапонт. – Но как же тогда быть?» Он усердно помолился, и обратился к духовнику.
– Если так случилось, – сказал тот, – то это не без воли Божией. Видимо, Господь испытывает твою иноческую верность.
После этого Ферапонт стал каждый день подавать записки на проскомидию, а матери написал: «Мама, прости. У нас сейчас тяжелый период – восстановление монастыря».
Вскоре мама ответила: «Не волнуйся, сынок, слава Богу, все уладилось благополучно».
Летом была сильная засуха, и на поля посылали иноков читать неусыпаемую Псалтирь. Между «Славами» вставляли молитву от бездожия и поминали всю монастырскую братию.
Инок Ферапонт, любивший Псалтирь, читал ее очень старательно, – ведь ему поручили молиться за всю братию, и просить Господа, чтобы Он послал дождь и напоил иссохшую землю. Читая кафизмы с другим братом по очереди, они то и дело посматривали на небо: не видать ли там облачка? На другой день иноки увидели, что на небе появилась туча. Сколько же было радости! Но вскоре ветер подул в другую сторону, и туча прошла стороной. «Это нам за гордость нашу, – сказал будущий мученик, – чтобы не возносились, думая, что мы великие молитвенники».
