Еще в раннем детстве приходилось мне слышать жуткие рассказы о страшных проявлениях власти силы нечистой над людьми, поработившими волю свою служению греху и диаволу. Память до дней моих, склоняющихся теперь к своему закату, хранит в тайниках своих воспоминания тех впечатлений, которые отразились в ней под влиянием моей старой няни и тех Божиих старушек, для которых еще сравнительно недавно были открыты двери «девичьих» и «детских» в старинных русских дворянских домах, не порывавших еще вековечной связи с многомиллионной толпой простолюдинов, с их простой, бесхитростной детской верой. Какие только тайны невидимого не были открыты этой вере, чего только не было из того, потустороннего мира доступно зрению этих «младенцев»!.. Кто из нас, православных русских людей, какого бы он ни был звания или состояния, не ознакомился в годы зарождающегося сознания с тем таинственным, полным чудес и вместе страшным невидимым миром, где действовали на погибель православной душе силы нечистые? Кто не помнит всех этих, олицетворенных верою, а по мудрости века сего – фантазией русского простолюдина «леших», «водяных», «домовых» и их приспешников и рабов из рода людского – «колдунов», «ведьм» и всей им подобной нечистой собратии? Чье детское сердчишко не трепетало в вечернем сумраке осенней или зимней ночи, озаренной трепетным сиянием одинокой лампады, от этих страшных историй?… И как оно им верило!
Как билось от жуткого волнения – разорваться, казалось, могло бы, если бы не спокойная и торжествующая уверенность старушки-няни, что питомцу ее и слушателю нечего бояться, так как доступ к нему силы вражьей прегражден и его Ангелом-хранителем, и его детски-чистой душой, и ее молитвами, и, наконец, всей той неисчислимой благодатью, которой в виде – Крещенской святой воды, афонского ладанцу, святого маслица от мощей Божиих угодников и всякой другой святыни – была полна ее божничка, мерцающая огоньком неугасимой лампады. Да и могло ли детское сердце, чуткое ко всякой правде, не верить этим рассказам, когда и сама няня, и другие ее собеседницы и рассказчицы в них были уверены еще больше своих маленьких слушателей, а некоторые из них и сами бывали до полусмерти перепуганными свидетельницами того, о чем повествовали?
Верил и я ото всего своего детского сердца, пока дух времени, дух всяческого скептицизма не заглушил, было, в нем совсем всякой веры в то, что «умные» люди называют сверхъестественным, что обозвали они «бабьими сказками и бреднями» и чему они строго-настрого приказали не верить, пригрозив позорной кличкой «дикого обскуранта», а в худшем случае, и сумасшедшего. И пришлось мне подчиняться приказу «умных» людей и надолго на место детской своей веры в мир духовный поставить иную веру в иных богов и в иных кумиров, которым поклонялись и сами «умные» люди: и то сказать, кому была охота в век прогресса прослыть «обскурантом»?
Счет потерял я за время своей, так называемой, сознательной жизни всем этим кумирам и богам, которых за прожитые дни мои воздвигало, повергало и вновь воздвигало умное человечество, пока, к душевному своему томлению и разочарованию, не убедился, что и конца не предвидится этим бесконечным сменам богов, пока не признал, Божией милостью, той вечной истины, что тайны Свои Творец утаил от премудрых и открыл младенцам.
Но какой борьбы душевной стоили мне и разочарования мои, и обретение той вожделенной истины, которая так просто была дана и так просто воспринята «буими» мира в Православной вере: в Священном Писании, Предании и житиях Божиих угодников.
Помнится мне из времени этой тяжелой борьбы сердца моего, упорно отказывавшегося удовлетворяться одной материей, которую на место жизни духа стремилось поставить «освободительное» движение «великих» реформ шестидесятых и последующих годов. Помнится мне, что впервые резким разладом показалось мне, что в то самое время, когда весь духовный мир подвергся осмеянию и поруганию, а затем и отрицанию, «умные» люди, стоявшие во главе общественного движения, каким-то совершенно непонятным логическим скачком перескочили от «превращения видов», «клеточек и протоплазмы» в ту самую область, которую сами же они подвергли остракизму: материализм подал руку спиритизму, и «умные» люди сочли возможным соединить это несоединимое в общую кашу, «скушали ее, ложки обтерли и сказали – спасибо». Чья-то властная незримая рука бросила самый цвет образованного общества и даже профессоров к вертящимся столам, блюдечкам и обратила вчерашних отчаянных материалистов в сегодняшних материализаторов невидимых духов.
И тут впервые после вечерних посиделок с няней мне пришлось уже из уст образованных людей, глумившихся над няниными предрассудками и суевериями, услышать убежденные повествования о том, что мне хорошо было знакомо из детских воспоминаний. Заговорили о «непокойных» домах, о привидениях, о предчувствиях, о влиянии умерших на живых; передавали о том, как в «непокойных» домах летали по воздуху тарелки, стаканы, миски, ведра, щетки, раздавались по ночам стуки, слышались чьи-то страшные шаги, леденящие сердце холодным ужасом… И не одна полиция, не одни перепуганные квартиранты бывали злополучными свидетелями совершавшихся бесчинств, а целые улицы, кварталы и даже города, собиравшиеся толпами глазеть на необъяснимые явления.
«Умные» люди из тех, которые были знакомы с медиумическими явлениями, приписывали эти явления действию «шаловливых духов», ярые нигилисты – жуликам, простые люди, простые и сердцем, и верою – нечистой силе.
Большинство, таким образом, стояло за духов и этим, в моих глазах, оправдало детские мои верования, которые ими же были осмеяны во дни моей юности, когда я высокомерно пренебрегал голосом простолюдина.
Сразу воскрес в моей памяти забытый мир старых русских детских и няниных рассказов. Но как полно было ненаучное миросозерцание моей старушки, озаренное и осмысленное светом веры, сравнительно с тем хаосом, в котором ученые и умные люди производили свои исследования в области спиритических и медиумических явлений! Знала моя няня эти явления, а с нею вместе знал их и весь простой русский народ еще в то время, когда и речи не было о психофизической «науке», и относили их к действу исконного богоборца и человекоубийцы – диавола. И были им известны и цель, и смысл этих явлений: погибель создания Божьего – души человеческой и вечная ее мука в том месте вечных мучений, какое уготовано сатане и всему его сатанинскому воинству.
Теперь это Богооткровенное и некогда опытное знание христианского разума, отнятое сперва у руководителей дехристианизированного человечества, отнимается и у простого народа: отступающая от отступнического мира благодать Божия попустила врагу человеческого рода утаить свое существование от сынов противления века сего, чтобы тем легче их обольстить и опутать своими сетями… Взгляни же, дорогой читатель, во что обошлась человечеству утрата этого знания! Оглянись вокруг себя и, если душа твоя еще не окончательно лишена способности со скорбью об утрате Христовой веры отзываться на деяния твоих современников, то ты поймешь, что вражья хитрость удалась лукавому, как нельзя лучше, и что он теперь воистину – князь беснующемуся и бесноватому человечеству.
Надолго ли?
«Горе живущим на земле и на море, потому что к вам сошел диавол в сильной ярости, зная, что немного ему остается времени…» (Откр. 12, 12).
Сергей Нилус. "Сила Божия и немощь человеческая"
