Венок на могилу дорогого и незабвенного благодетеля Сергея Васильевича Перлова

В 1885 году в Оптину пустынь к старцу Амвросию приехал из Москвы Сергей Васильевич Перлов. Это был человек доброго старого времени, с цельным характером, глубоко-религиозный, энергичный, деятельный, много видавший в своей жизни. Отличаясь необыкновенным благородством души, светлым умом, честностью и высокими правилами, он в то же время соединял в себе редкую доброту, светлый взгляд на жизнь и людей и отзывчивость на все хорошее. Как человек труда, сам пробивший себе дорогу и составивший имя, он вследствие этого выработал в себе самостоятельность и некоторую упругость, что и составляло до конца жизни особенность его характера.

Глубокий знаток сердца человеческого, старец Амвросий из первого знакомства с женой С. В. Перлова и из ее рассказов о нем сразу проник в сущность характера ее мужа и строго сказал ей: «Никогда не зови его с собой в Оптину» – и затем прибавил: «Он сам приедет». Как тонкий психолог, Батюшка понимал, что на такую натуру нельзя влиять внешним воздействием, но, как муж, просвещенный Духом Божиим, он провидел, что чуткое сердце Сергея Васильевича само отзовется на тайный призыв благодати.

Предсказание старца сбылось в точности. В один прекрасный день Сергей Васильевич объявил своей жене, что он сегодня с ней едет в Оптину пустынь. Озадаченная неожиданностью, она в первую минуту сочла это за шутку, но убедившись в действительности, излила свою радость в благодарной молитве к Богу.

Путешествие от Калуги на Тихонову и далее до Оптиной пустыни было не из удачных. Дождливая погода, отвратительная, грязная проселочная дорога в 60 верст, разные дорожные неудачи приводили в беспокойство жену Сергея Васильевича – А что если он, не любивший вообще препятствий, потеряет терпение и повернет обратно, не доехав до Оптиной? Что если он расстроится, придет в дурное расположение духа и не захочет пойти к старцу?! Но дело Промысла Божия творилось само. Благодушный и спокойный приехал Перлов в Оптину. На следующий день пошли в скит. Около хибарки старца по обыкновению толпился народ. Необычайность обстановки заинтересовала москвича, и он остановился в толпе. Особенное его внимание привлек мальчик лет 10, стоявший поодаль с какой-то старушкой. Из разговора с мальчиком Сергей Васильевич узнал, что у ребенка умерла мать, и он пришел со своей бабушкой к отцу Амвросию издалека. «3ачем же ты пришел к отцу Амвросию? – спросил Сергей Васильевич мальчика. – Ты хочешь просить у него помощи?» – «Вовсе не за этим мы пришли, – сказал обиженно мальчик,– у меня умерла мать, и мы с бабушкой пришли спросить батюшку, как нам теперь жить?» Эти вдумчивые слова 10-летнего ребенка глубоко запали в душу Сергея Васильевича. «Идут за сотни верст к монаху узнать, как им жить, – значит они уверены, что он знает это»...

Побывав сам у батюшки Амвросия, Сергей Васильевич уж больше не удивлялся этому, – он с той поры и сам стал всегда спрашивать у старца «как жить?»

Будучи по характеру в высшей степени аккуратным, Сергей Васильевич, видя в людях легкое отношение к делу, нередко, по своей горячности, волновался и раздражался. Когда он передал об этом старцу, то батюшка, со свойственной ему простотой, сказал ему: «Ведь вы имеете дело с русскими людьми, а русский народ всегда живет «на авось, небось, да как-нибудь». Этот ответ старца совершенно примирил и успокоил Сергей Васильевич, и он с тех пор стал хладнокровнее относиться к неисправностям людей. О всяком деле он советовался с батюшкой, ничего не предпринимал без его благословения и с каждым разом приобретал такую веру и любовь к нему, которая доходила до благоговейного почитания.

В первый же свой приезд Сергей Васильевич изъявил желание проехать в новоустрояемую Шамординскую общину. Более чем скромная обитель, состоявшая из небольшой церковки и 4-5 домиков, произвела на него благоприятное впечатление, и он сделался жертвователем на ее нужды, из любви к старцу Амвросию. Но этим пока и ограничивались его отношения к новой обители. Года через четыре, летом, когда старец Амвросий гостил в Шамордине, Сергей Васильевич вторично приезжал сюда со своим племянником И. С. Перловым. Большинство сестер даже и не знало тогда о его приезде, а некоторые, ближе стоящие к игуменскому корпусу, помнят, как тогда велено было очистить коридор, ведущий из помещения старца на половину матушки игумении, от сестер, так как Сергей Васильевич очень стеснялся монашенок. Посидев у матушки и выпив чаю, они скоро уехали в Москву. О нем немножко поговорили в тесном кружке настоятельницы и скоро забыли.

Но вот над обителью разразился тяжкий удар. Скончался ее основатель, устроитель и покровитель, старец Амвросий. Сестры остались круглыми сиротами. Более 300 человек, почти все беднота, больные, убогие; средств у обители никаких, недоконченные постройки, полное неустройство, лишенная зрения настоятельница, связанная запрещением старца подавать на покой, – вот картина, какую представляла из себя Шамординская община в момент кончины старца Амвросия.

И вот с этого-то времени и полагается начало нового чуда милосердия Божия.

Отзывчивое на всякое людское страдание, любящее сердце Сергея Васильевича начинает приходить в движение. Своей чуткой душой он обнимает всю полноту и безысходность нужды этой обители. При этом его поражает, что обитель не посылает за сбором, не вымогает, не жалуется, но готова подклониться под испытающую десницу Божию и от Него Одного ждет избавления.

И вот он снова является в эту обитель. Перед самым Рождеством Сергей Васильевич говорит своей жене: «Поедем в Шамордино, теперь нам нужно утешать матушку». Оставив все близкое своему сердцу, все свои личные радости и утешения, он отдал себя совершенно не известным ему людям, но людям скорбным и страдающим, которые через это стали ему близки. На этот раз он уже не застенчивый гость – он не стесняется более монашенок, он вступает в разговоры со всеми причастными к делу, всюду ходит, осматривает, осведомляется о средствах, о запасах, о нуждах; входит во все мелочи жизни и сразу делается попечителем и отцом обители. Посещения его сделались частыми, он мало-помалу совершенно сроднился с сестрами, и вот в это-то время и развернулось во всю ширь его великое сердце. Надо было видеть и знать Сергея Васильевича в Шамордине, чтобы вполне понять, что это был за человек. Его не знающая границ любовь и доброта шли об руку с поражающей простотой и скромностью, так что не знал даже чему больше удивляться – тому ли, как много он делает, или тому, как мало он себя ценит.

Чего только не присылалось в Шамордино, всюду проникал его любящий взор и чуть примечал в чем-нибудь недостаток, он тотчас спешил его устранить. Но при этом он все делал с такой деликатностью, с таким христианским смирением, что буквально преклонялись перед этим человеком. Бывало заметит Сергей Васильевич, что такая-то постройка пришла в совершенную негодность, он все обдумает, рассчитает и, придя к матушке, скажет: «Матушка, я заметил, что у вас вот такое-то здание нужно заменить новым, позвольте вот так устроить». Матушка, с полными слез глазами, хочет подняться и благодарить, но Сергей Васильевич уж на ногах, удерживает матушку и тоже взволнованным голосом говорит: «Что вы, матушка, я должен вас благодарить, что вы принимаете мою жертву».

Однажды некоторые сестры, растроганные его щедростью, сказали ему: «Сергей Васильевич, вы так много делаете для Шамордина, да еще и отдельно каждую утешаете, ведь этак монашенки вас совсем разорят». У Сергея Васильевича блеснули слезы на глазах, и он серьезно сказал: «Не говорите этого. Вы не знаете, что с тех пор, как я стал возиться с монашенками, мои торговые дела пошли так, как никогда. Я понимаю, что это за них Господь меня благословил». И не раз он после подтверждал, что чем больше он давал вообще на добрые дела, тем больше ему Господь посылал. А сколько он сделал добра, подсчитать никому не придется, – даже его ближайшие родные о многом узнали только после его смерти, да самые его похороны отчасти приподняли завесу его тайных благодеяний. Да и самая его торговая деятельность не имела цели наживы и обогащения. Его родные рассказывают, что один год был особенно благоприятен и принес ему прибыли много больше обыкновенного – так Сергей Васильевич положительно испугался этого, говоря: «Я не хочу богатства, на что оно мне», – и поспешил все излишки раздать на добрые дела.

С годами отношения его к Шамординской обители становились все теснее и сердечнее. Для своих частых приездов он испросил у архиерея разрешение выстроить за оградой отдельный домик и с тех пор уже чувствовал себя не гостем, а членом семьи, хозяином... На праздник Рождества он почти всегда приезжал в Шамордино и любил здесь встречать новый год; встреча эта заключалась в том, что в игуменских кельях служилась домашняя всенощная и новогодний молебен. Затем подавали чай, после которого все расходились на покой. Если почему-либо Сергею Васильевичу не удавалось приехать к Рождеству, он спешил приехать к новому году; один раз он с Анной Яковлевной приехал перед самой всенощной под новый год, чтобы только встретить его в Шамордине. На праздниках он приглашал к себе детей из приюта, певчих, сестер из мастерских, оделял их лакомствами, угощал чаем и, видя их радость и удовольствие, сам в эти минуты радовался не менее своих гостей.

Отличительной чертой его характера была удивительная разумность и практичность всех его преднамерений. Так и его безграничная щедрость никогда не была безрассудной расточительностью: – он любил и умел каждого поддержать, вывести, как говорится, на дорогу; но при этом он всегда требовал, чтобы человек, получив возможность сделаться полезным, не складывал рук. Он не любил людей праздных и поэтому всегда старался как можно больше людей пристроить к делу. Так было у него в Москве, так было и в Шамордине, где постоянно производились крупные постройки, то же наблюдалось и в его имениях. Везде была масса служащих, рабочих, поденных. Иногда говорили ему: «Сергей Васильевич! На что вы их так много набираете, ведь им уж и дела не хватает!» С посторонними Сергей Васильевич на это отшучивался, но когда то же говорили ему близкие, то он с легким оттенком упрека отвечал: «Как же вы не хотите понять, что я стараюсь бедным людям дать кусок хлеба!» Он придумывал в своих имениях всевозможные, совершенно ненужные работы, чтобы только дать заработок. Так у него в Булатове был старик сторож, получавший хорошее жалованье за то только, что днем он ходил вокруг дома. В случае действительного появления каких-либо непрошеных гостей, этот дряхлый старик был бы совершенно бесполезен, да и не за этим и держал его Сергей Васильевич. Ему нужно было только дать бедному старику подходящее дело, чтобы щедро оплатить его. Нередко и в Шамордине бывали такие сценки. Идет Сергей Васильевич по монастырю, подходит к нему какой-нибудь рабочий, снимает шапку: «Здравствуйте, Сергей Васильевич!» Сергей Васильевич приветливо отвечает на поклон и спрашивает, что ему нужно. – «Да вот работки нет». Сергей Васильевич спрашивает, что он умеет делать, каково его семейное положение и скажет: «Ну, ступай в контору, скажи, что я тебя нанял».

Та же самая разумность и практичность легла и в основание его заботы о Шамординской обители. Он ее устраивал, украшал, но в то же время этим не удовлетворялся: он хотел поставить ее на более прочное основание, дать ей возможность в будущем самостоятельно развиваться. С этою целью он много любви и трудов положил на устройство в обители всевозможных мастерских. Как человек труда, он поощрял труд во всех его видах и, кажется, именно своим трудолюбием Шамординская обитель и завоевала себе его симпатии. Он устроил мастерские: живописную, чеканную, золочения по металлу и дереву, золотошвейную, переплетную, коверную, фотографию и типографию; нанимал учителей, присылал всевозможные образцы, руководства, инструменты. С живым интересом следил за работами, поощрял учениц, радовался их успехам и впоследствии, когда все художественные мастерства достаточно развились, для Сергея Васильевича не было большего удовольствия, как блеснуть работами шамординок перед своими родными и знакомыми. Когда был окончен величественный и колоссальный собор, [1] то смиренный храмоздатель утешался больше всего тем, что все иконы, позолота иконостасов и чудные одежды на престолах были сделаны руками сестер Шамординской обители. Не удовлетворяясь монастырским хором, Сергей Васильевич нанял регента и, как любитель музыки, он живо интересовался пением, слушал спевки, выбирал пьесы, указывал на недостатки, и когда о шамординском хоре заговорили, то Сергей Васильевич прежде всех радовался этому и благодарил сестер за то, что они вознаградили его труды.

Есть в Шамордине много зданий и учреждений, которые говорят сами за себя. Так один из замечательнейших в России грандиозный собор, великолепная трапезная со всеми хозяйственными приспособлениями и снабженная полным столовым и чайным инвентарем, корпус с церковью для неизлечимо-больных, больница на 60 кроватей – все это воздвигнуто его рукой. Но сколько кроме этого рассеяно по всей обители его дел менее заметных, но существенных, полезных и практичных. Он все любил делать прочно, основательно, вникал во все мелочи, и всюду касалась его заботливая рука. Мало того, он входил и в частную жизнь сестер, большинство которых он знал в лицо. При встрече он непременно остановится, поговорит, расспросит и на прощанье подарит ласковой, приветливой улыбкой. Но во внутренние порядки монастыря никогда не входил, всегда строго соблюдал и поддерживал распоряжения монастырского начальства. Когда в 1904 г. умерла игуменья Евфросиния, и некоторые по неразумию предполагали, что Сергей Васильевич может иметь давление на выбор новой настоятельницы, он категорично уклонился от всякого участия в этом и решительно заявил, что признает безусловно ту, на которую укажет старец Иосиф, духовный руководитель обители, к которому и он после старца Амвросия всегда обращался за советами и благословением.

Из последних построек в Шамордине было устройство каменного футляра над кельями, где скончался старец Амвросий. Сергей Васильевич имел благоговейную любовь к памяти великого старца, и его всегда беспокоила мысль, что со временем может обветшать и разрушиться место его кончины, и потому он решил обнести эти кельи каменным зданием, наподобие домика Петра Великого. Когда во время постройки некоторым пришла мысль устроить с чердака ход в смежное жилое помещение и написали об этом Сергею Васильевичу, то он очень этим расстроился и тотчас же ответил, что его удивляет даже, как могла прийти такая мысль, и что его мнение таково, что в келье старца ко всему нужно относиться как к святыне. Этот незначительный сам по себе эпизод хорошо рисует глубину его религиозных чувств вообще и отношения к отцу Амвросию в частности.

Если кто-нибудь, имея понятие о Сергее Васильевиче как о благотворителе Шамординской обители, захотел бы его увидать, положим, в храме, то он не нашел бы его на видном месте, окруженного почетом. Никаких стульев и ковров Сергею Васильевичу не подавалось, он становился где вздумается и молился усердно. Он чувствовал и ценил любовь и признательность сестер, но буквально не выносил, когда его торжественно за что-нибудь благодарили. Он отучил сестер кланяться ему в ноги тем, что каждый раз сам отвечал земным поклоном. Никогда не позволял нигде выставлять его имя, и когда в Шамордине, издавая описание монастыря, кратко упомянули об его участии в судьбе этой обители, то Сергей Васильевич настолько этим огорчился, что просил переделать эти листы.

При всей своей глубокой религиозности и патриархальном образе жизни, это был человек просвещеннейший, всесторонне развитый, умный и обаятельный. Люди высокого положения, ученые, деловые – все находили удовольствие в беседе с ним и относились к нему с искренним уважением; люди маленькие чувствовали себя у него как дома, просто: задушевная его речь бодрила и поднимала их. Как хозяин дома это был типичный представитель доброго старого времени, настоящий русский хлебосол.

Особенно тепло он относился к молодежи, нередко можно было встретить у него за столом какого-нибудь учащегося юношу, учительницу, только что начинающего свою общественную карьеру чиновника. Сергей Васильевич весь погружался в их интересы, расспрашивал и непременно старался познакомить их с кем-нибудь, открыть дорогу, пристроить куда-нибудь повыгоднее. Эта добрая, отзывчивая душа только тем и жила сама, чтобы сделать хорошее другим.

Праздники, дни своих именин он любил проводить в кругу своей нежной семьи; съезжались все дочери, зятья и многочисленные внучата. Звонкий смех, оживленная беседа, беззаботное веселье раздавалось целый день в скромном домике на Мясницкой. Сергей Васильевич сам оживлялся, суетился, устраивал картины кинематографа, заводились комические сценки граммофона, молодежь заливалась смехом, и дедушка сам молодел и был счастлив, бесконечно счастлив.

Но это все, скажем, вполне естественно: свое каждому дорого. Но вот что особенно заслуживает удивления, это его редкие отношения к своим служащим. Не ошибемся, если скажем, что не менее сердца он вкладывал и в их жизнь. О служащих у него он думал прежде всего. Он выстроил для них прекрасные помещения, устроил больницу, прекрасный стол, платил хорошее жалованье, давал награды, подарки, заботился об их семьях, и всего этого было вполне достаточно, чтобы заслужить название идеального хозяина. Но это была, так сказать, казенная, будничная сторона жизни, а Сергей Васильевич, любя, чтобы люди честно трудились, любил и умел их и порадовать. Так он устраивал для служащих любительские спектакли, литературные вечера, концерты, елки, картины для их детей. В своем имении Булатове он устраивал народные праздники, ребятишкам раздавал лакомства и, несмотря на то, что в последнее время старческие года оказывали свое влияние на его кипучую деятельную натуру, – он сильно уставал и ослабевал телесно, – но все же с неутомимою энергией хлопотал и лично руководил всем.

Тяжелый 1905 г. больно ударил Сергея Васильевича по сердцу. Всю жизнь желавший и делавший всем одно добро, так необычно-отечески относившийся к своим служащим, большинство которых селилось под его кров с детского возраста, он много увидал бессердечия и неблагодарности от легкомысленной молодежи. Это глубоко огорчило его, но не озлобило. Этот искусственный и чуждый русскому духу набег социальных увлечений не сломил Сергея Васильевича Он твердо остался на своем месте: раздал всем требовавшим новых порядков полугодовое жалование вперед и отпустил всех с миром... Вообще его всегда больше всего возмущала недобросовестность и низость людская. Случалось, что очень крупный проступок Сергей Васильевич легче прощал, чем другое и мало заметное, но низкое дело. Однажды дворник, получающий хорошее жалованье, снял где-то во дворе фонарь и продал за двугривенный. Сергея Васильевича это расстроило до болезни. Но, несмотря на свою сильную впечатлительность, он никогда никого не осуждал и не отворачивался от людей, больных нравственно. Очень характеристичен следующий рассказ. Однажды два родственника Сергея Васильевича пригласили его в одно покровительствуемое ими студенческое общежитие. Осмотрев подробно все учреждение, Сергей Васильевич со свойственной ему приветливостью, обратился к молодым людям и выразил свое удовольствие по поводу того, что нашлись люди, которые, по возможности, облегчают им жизнь и заботятся о них. На эти слова последовал неожиданный ответ одного из студентов, который сказал, что в этом ничего нет особенного, что богатые люди для того и существуют, чтобы помогать бедным, но что все они дают только кусок хлеба, совершенно забывая, что бедные студенты такие же люди и что и у них бывают те же потребности, что и у богатых, например покурить, выпить, повеселиться... Озадаченный Сергей Васильевич переглянулся со своими родственниками; те засмеялись, очевидно привыкшие к подобным выходкам. Затем все уехали. Сергея Васильевича сильно взволновал этот инцидент – а через несколько дней он объявил себя жертвователем именно в это общежитие.

В последний год своей жизни Сергей Васильевич заложил в Шамордине колокольню и усыпальницу для настоятельниц обители и для себя. Желание его быть погребенным в этой обители было выражено им за несколько лет раньше. «Я хочу лечь в Шамордине, – говорил Сергей Васильевич, – чтобы мои дети не забывали его. Моя могила будет привлекать их сюда». Это ли не любовь, это ли не лучшее доказательство того, что этот человек не только всю жизнь свою отдавал другим, но даже и самого себя отдал с целью добра для обители. Мысль о смерти не была ему чужда. Он часто последнее время говорил, что пора собираться, пора отдохнуть, и при этом прибавлял: «Да что жить? Жить стало тяжело, люди теперь не те, и мы к ним не подладимся». «Умирать я не боюсь, – говаривал он нередко, – я боюсь только страданий перед смертью; а на том свете – я уверен – монашенки вынесут меня».

Сергею Васильевичу шел 75-й год; он как-то видимо ослабевал, страдал желудком, геморроем, терял аппетит и сон. Еще в мае месяце, перед его отъездом в Шамордино, доктора, осматривавшие его, заподозрили у него раковую опухоль в брюшной полости. В июле месяце он уехал из Булатова в Москву и более уже не выходил из дому и даже не мог навестить свою больную дочь, с которой так больше и не видался. Силы его слабели, по временам делались обмороки; доктора сказали, что положение его безнадежное, что дальше февраля едва ли он протянет.

Будучи вообще довольно мнительным и нетерпеливым в болезнях, на этот раз он удивительно был бодр духом и, сознавая всю опасность своего положения, он скрывал ее от жены, которая и без того была удручена болезнью их дочери. В октябре месяце он приобщился св. Таин. Болей и страданий особенных не чувствовал, занимался всеми делами, принимал с докладами, всем интересовался и сохранил до конца удивительную ясность ума и памяти. Среди дел он не забывал забот о Шамордине, делал разные распоряжения, рассматривал проекты, рисунки. Когда ему прислали рисунки рам для усыпальницы, Сергей Васильевич, передавая их Анне Яковлевне, сказал: «Выбирай; теперь это твое дело». Интересовался до мелочей всем, что делается в Шамордине; очень волновался, окончат ли к сроку в типографии взятый заказ и успокоился, когда получил готовый экземпляр. Очень был рад и доволен, когда некоторые из сестер приезжали его навещать и, прощаясь с ними, плакал, словно чувствуя, как больна будет для них ожидающая их разлука. 10 декабря, отпуская приезжавшую казначею, он три раза ее перекрестил, как бы посылая через нее свое последнее благословение своим, близким его сердцу, «шамординкам».

С 6 декабря в нем произошла резкая перемена к худшему, 9 вечером был обморок, после которого он сильно ослабел. Анна Яковлевна попросила его пособороваться и приобщиться. На последнее он согласился, и в субботу 11 числа приехал его духовник со Святыми Дарами. Искренно и с христианским смирением исповедавшись, больной приступил к чаше жизни. Чувство величайшего умиления охватило в эту минуту его душу, уже готовящуюся к переходу в иной мир, и он залился чистыми, святыми слезами... Анна Яковлевна поддерживала его, дрожащего от глубокого волнения и рыданий...

С этого дня ему стало легче; почти не поднимая до того времени головы, он почувствовал себя бодрее и свежее, начал даже прохаживаться по комнатам; только все жаловался, что ему душно. В воскресенье 12 его кровать перенесли в залу. В понедельник он чувствовал себя еще крепче, разговаривал с посещавшими его близкими и друзьями; весь день был покоен, немного покушал, прошелся по зале и прилег отдохнуть. Все вышли из его комнаты, Анна Яковлевна тоже пошла к себе отдохнуть. Около больного осталась сестра милосердия, да одна шамординская монахиня, которую он заставил рассказывать ему что-нибудь про Шамордино. На этом разговоре он заснул и спал спокойным, хорошим сном. Потом вдруг проснувшись, он проговорил: «Как мне нехорошо, душно»... Сейчас же позвали Анну Яковлевну, позвонили в телефон доктору, священнику. Сергей Васильевич лежал с закрытыми глазами, в груди слышалось хрипение. Прибежавший доктор сказал, что пульс падает. Минут через 10 лицо умирающего вдруг просветлело, он радостно кому-то улыбнулся и... его уже не было на этой земле... Чистая, любящая душа его была кем-то принята тихо, мирно, безболезненно. Светлая улыбка так и застыла на его устах. Было 4.30 пополудни, 13 декабря.

По мнению докторов, у него по ходу болезни дня через 2-3 должны были наступить жесточайшие страдания. Но Господь, по Своему милосердию, взял его раньше, избавив от тех страданий, которых он так боялся, и удостоив за его веру, простоту и любовь такой дивной кончины.

Сейчас же зазвонили телефоны, съехались все родные, не веря поразившему известию. А у тела усопшего уже возносились молитвы об упокоении души его «в месте светле, в месте злачне, в месте покойне...»

А. Я. – высокая христианка, воспитанная духовно старцами, не предалась скорби не имущей упования, но со смирением приняла ниспосланное испытание и твердою рукой закрыла глаза своему верному другу, в течение 49 лет отдававшему ей свое сердце. Несмотря на свой самостоятельный и властный характер, Сергей Васильевич делал все, что и как желала А. Я. Трогательный по силе значения рассказ слыхали сестры лично от Сергея Васильевича «С тех пор, как я женился, – рассказывал он, – я не знал, как бы и чем порадовать А. Я., – доставлял ей разные удовольствия, наряжал ее. Бывало, купишь какую-нибудь редкую брильянтовую вещь и заранее утешаешься, что наконец она обрадуется. Нет, – ничуть ни бывало, – равнодушно посмотрит и спрячет. И вот когда уж состарились мы, я, наконец, нашел то, чего искал всю жизнь, чтобы доставить ей настоящую радость, – это – Шамордино. Я увидал, что, делая для Шамордина, я делаю счастливой А. Я.»

В Шамордине роковая телеграмма была получена в 12 часу ночи на 14 число. Удар грома не так бы поразил, как это известие. Все знали, что дни дорогого благодетеля сочтены и давно горячо молились об его облегчении, но последние письма не предвещали такой быстрой развязки.

Наутро весь монастырь был в храме, где служили панихиды. Имя «новопреставленного Сергия» как-то резало слух и надрывало сердце. Даже не плакалось как-то, точно застыло все в душе. Последующие дни шли в обменах телеграммами и в приготовлениях к встрече тела. Все делалось как-то машинально, у всех опускались руки, все были удручены и подавлены, не хотелось даже говорить...

Между тем в Москве у гроба почти непрерывно совершались панихиды, перебывало множество народа; приезжали депутации от различных обществ, членом которых состоял покойный, возложено масса венков, но больше всего было искренних, горячих слез. Домашние и служащие в магазинах, развесочной, на складах приходя поклониться, плакали навзрыд и многих уводили от гроба почти без чувств. При венках были трогательные надписи, говорившие о том, чем был этот скромный человек для сотен людей.

В среду 15 числа в 5.30 ч. вечера гроб был вынесен в приходский храм св. Николая Мясницкого, где и совершена заупокойная всенощная. Литургию и отпевание совершал соборне настоятель церкви Николаевского дворца, митрофорный протоиерей К. И. Зверев. Речей по желанию родных не было. По окончании отпевания гроб был вынесен из храма на руках родственников и служащих, и шествие направилось по Мясницкой к Брянскому вокзалу. Семь колесниц везли венки. Всю дорогу шел собственный хор Сергея Васильевича, и стройное умилительное пение не прерывалось ни на минуту. За гробом следовало такое множество провожатых в экипажах и пешком, что все трамваи по пути следования были остановлены. На вокзале, по совершении литии, гроб был поставлен в траурный вагон и оставлен на линии до отхода поезда. Вечером того же дня с экстренным поездом, в сопровождении всех родных и священнослужителя, иеромонаха Сретенского монастыря, отправлен на станцию Козельск.

Встреча и погребение тела Сергея Васильевича Перлова

На Козельском вокзале в ночь на 17 декабря собралась небольшая кучка Шамординских монахинь, ожидавших прибытия печального поезда с телом незабвенного для этой обители человека, – Сергея Васильевича Перлова. Грустны и сосредоточены были сердца и лица сестер.

В 4.30 утра свисток возвестил о приближении траурного поезда; все вышли на платформу. Вскоре сквозь густой туман и ночную тьму прорезались огни паровоза, и поезд тихо, плавно подошел к станции. На траурном вагоне был выложен белым позументом большой крест; около него столпились осиротелые шамординки, потерявшие своего нежно любившего их отца, и пропели литию.

Спустя несколько времени открыли вагон; он был сверху донизу задрапирован черной и белой материей с позументами, и посредине, утопая в зелени и цветах, стоял обитый черной клеенкой ящик с дорогими останками. Поверх ящика лежала икона Спасителя. Сестры первые вошли в вагон с зажженными свечами, окружили гроб тесною толпой, и прибывший оптинский иеромонах начал панихиду. С трудом сдерживали сестры свои слезы, голоса не слушались, и вся эта панихида была действительно «надгробным рыданием». Не верилось, не укладывалось в рассудке представление, что здесь, среди этого маленького цветника находится гроб того, чья душа так горела любовью ко всем, так чутко прислушивалась к чужому горю, так нежно заботилась о тех, кто был ему близок и дорог. Кроме этих общих качеств, Шамординские сестры чувствовали еще глубже всю безграничность его любви в частности к ним, которая не остановилась даже перед тем, чтобы завещать этой обители самого себя. Его светлый образ вставал пред ними и озарял каким-то тихим светом их скорбные души. «Нет, – говорило сердце, – ты не умер, ты ушел к Богу любви, чтобы принять венцы воздаяния за свою любовь, и мы, во имя своей любви к тебе и из чувства живой благодарности, должны умолкнуть перед этим гробом, забыть о себе и... только радоваться и молиться за тебя!»

По окончании панихиды стали выносить из вагона многочисленные венки. Между тем на платформе собрались депутации от города, ремесленного училища и вольно-пожарной дружины для возложения венков, представители города, служащие в экономии Булатово и масса публики. Когда гроб был вынут из ящика, то начальник вольно-пожарной дружины скомандовал: «На молитву!» и хор трубачей заиграл «Коль славен». Тихо заколыхался гроб, в глубоком молчании все обнажили головы, и печальное шествие под торжественные звуки гимна двинулось к вокзалу. Там в помещении 3 класса, перед большой иконой гроб был поставлен на приготовленном возвышении и городским духовенством, при громадном стечении народа, была совершена торжественная панихида. На рассвете гроб был вынесен из здания вокзала и при появлении его в дверях, на площади хор трубачей снова заиграл «Коль славен». Длинной вереницей потянулось шествие, занимая пространство более версты. До Оптиной пустыни гроб несли на руках усердствующие, хор трубачей играл похоронный марш и все городское духовенство провожало пешком. В городе служение литий и панихид было безгранично, во всех церквах встречали колокольным звоном, с которым сливались звуки похоронного марша и пение «Святый Боже». Все это напоминало скорее какой-то крестный ход, особенное духовное, светлое торжество, а не простую похоронную процессию. Среди многотысячной толпы то и дело слышались слова искреннего горя или глубокой благодарности. Не было, кажется, человека, который бы не знал почившего и не вспомнил бы какого-либо его доброго дела. Этого великого сердца хватало на всех, оно обнимало своею любовью и целые общественные учреждения и отдельных лиц и близких, и далеких, и больших, и незаметных. Его щедрая помощь являлась всюду, где была нужда, его приветливый взор и ласковая, ободряющая улыбка спешили как можно больше людей озарить своим светом. Он знал, что в жизни больше огорчений и неприятностей и потому всегда старался доставить всякому, с кем приходилось соприкасаться, что-нибудь приятное, хорошее, развлечь, порадовать, утешить. Верным доказательством этого служат те простые, бесхитростные воспоминания, какие слышались в толпе, те искренние слезы, то единодушное выражение любви и усердия к его останкам, во время его последнего путешествия по земле. Даже толпа маленьких ребятишек бежавшая за гробом сумела по-детски оценить и осветить эту редкую личность. Когда некоторые из родственников, обратившись к бежавшей детворе, спросили: «Вы-то чего бежите, ведь вы не знали Сергея Васильевича?» – то несколько голосов обидчиво ответили: «Как же нам не знать нашего дедушку, – он всегда бросал нам гостинцы, когда ехал из Булатова!» Вот именно он всегда разбрасывал вокруг себя одно добро.

Картина шествия была трогательна и умилительна до благоговения, но бывали минуты, когда, вглядевшись в колыхающийся впереди гроб, окруженный любовью и слезами и углубившись мыслию, что в этом гробу – виновнике всего торжества, лежит бездыханный «Сергей Васильевич», чувствовалось, что вместе с этим сознанием что-то отрывается от сердца и замирает, и холодеет все внутри...

Оптинцы также захотели отдать последний долг любви и благодарности своему жертвователю, и вышли за паром. О. архимандритом была совершена торжественная соборная панихида. Встретив печальным перезвоном, обитель проводила процессию радостным звоном всех колоколов, как бы указывая, что грустные минуты разлуки земной сменяются торжеством вечности.

Вся дорога от вокзала до Шамординской обители была усыпана ельником. Вот миновали ближайшие села Прыски и Полошково, где также духовенство, при колокольном звоне, выходило навстречу и служили литию. Вдали показались купола Шамординского собора, – этой красы обители, на который столько забот, энергии и любви было положено почившим. Сколько раз по знакомым полям катилась «булатовская» тройка; с каким нетерпением, радостью ожидали всегда сестры своего «дорогого Сергея Васильевича». Невольно вспомнилось теперь одно странное обстоятельство. В последний раз Сергей Васильевич был в Шамордине в мае месяце. В этот раз он приезжал навестить м. игуменью, которая была опасно больна. Пробыв несколько дней, он утром 26 мая собрался уезжать. В монастыре только что отблаговестили к обедни. Чтобы не беспокоить больную м. игуменью, Сергей Васильевич не велел подавать лошадей к крыльцу, а пошел пешком за ворота обители. Только что Сергей Васильевич вышел из дома, как случайно раздался трезвон к началу обедни. Сестры толпой провожали своего гостя, и он, обернувшись к ним, сказал шутя: «Точно архиерея "со славой" провожают». Хотя и несознательно, но не без Промысла проводила обитель своего отца и попечителя так необычно в последний раз. Когда он садился в экипаж, сестры звали его опять к себе; на эти приглашения он ответил: «Теперь уж меня к вам привезут», и при этом указал рукой на видневшуюся из ограды усыпальницу. Больно кольнули эти слова, и все старались их скорее позабыть.

Ждали и теперь в Шамордине того же «своего Сергея Васильевича», но мысли, чувства, состояние духа – все было другое. Сестры суетились, хлопотали, украшали собор, но не было той радости как прежде, когда они готовились к своим духовным торжествам в присутствии своего «хозяина» или «игумена», как они иногда в шутку его называли. Везде он обойдет, все осмотрит, поправит, всех ободрит, приветит, похвалит и когда все готово, сам любуется и радуется, что его «шамординки» все «умеют» сделать.

Вот из-за опушки леса показалась длинная, темная лента шествия; печальный перезвон несся навстречу, и грустные, скорбные сестры уныло разбрелись по дороге. Из св. ворот вышел Владыка Калужский Вениамин с духовенством и крестным ходом. Гроб сняли с катафалка, и Преосвященный Вениамин совершил литию, по окончании которой руками сестер гроб был внесен в соборный храм. Все подножие гроба было окружено серебряными венками, прочие были размещены по боковым стенам собора.

После краткого отдыха началась торжественная заупокойная всенощная. Архиерейское служение, многочисленное духовенство, полное освещение, золото, парча, свечи, венки – все это делало богослужение необыкновенно торжественным. Все забывали, что в храме покойник, всем казалось больше похоже на Пасху. Дивные песнопения и молитвы, полные глубокого смысла и значения, служили отрадой и утешением для скорбных сердец. В каждой стихире, в каждом возгласе слышалось одно упование на милосердие Создателя к в вере православной скончавшемуся; одна вера в бессмертие, в блаженную нескончаемую вечность, в упокоение со святыми, в причтение к недрам Авраама, Исаака и Иакова... Что может быть выше этого для всех «плачущих, болезнующих и чающих Христова утешения»? – Только одна христианская, православная религия может пролить столько света в самую мрачную тайну смерти.

Но и здесь, среди этого духовного ликования, человеческое брало свою дань и хотя на короткое мгновение, но все же захватывало душу волной грустных воспоминаний и скорбных чувств. Один взгляд на высящийся среди храма гроб, окруженный множеством венков – приношение любящих и благодарных сердец – вызывал в душе скорбные думы. Не то было тяжело сознавать, что лишились благодетеля, жертвователя, строителя, – нет, это все отходило на задний план; только одно сознание было живо, что в этом гробу навсегда сокрыт столь близкий и дорогой человек, что перестало биться это милостивое сердце, оживлявшее и горевшее такой любовью, что не откроются больше эти лучистые глаза, всегда светившиеся добротой и приветом, никогда не промелькнет более его благородная и благолепная фигура... и нахлынувшие воспоминания так и рисовали картину за картиной – но заупокойные молитвы о «новопреставленном рабе Божием Сергии» возвращали к действительности... и ответом были горькие слезы...

На следующий день 18 числа Преосвященным Вениамином была совершена заупокойная литургия и панихида. Благолепное и умилительно-истовое служение Владыки производило неотразимое впечатление; с его проникновенными молитвами как бы отлетали последние облака печали, и когда гроб руками родственников и служащих был вынесен из храма для погребения в приготовленной самим почившим усыпальнице, то уже хотелось не плакать, а молиться и радоваться...

Когда, по окончании поминальной трапезы, все пришли на могилу помолиться и в последний раз поблагодарить гостеприимного хозяина, то нашли ее уже в оконченном виде: возвышенная часть над полом была покрыта цветами, кругом по стенам были развешаны венки, перед иконами теплились лампады и у аналоя сестры совершали заупокойный псалтирь. Так мирно, уютно было в этом уголке, чем-то благодатным отрадным веяло от последнего места упокоения этой редкой и светлой личности.

Мир праху твоему, дорогой наш «Сергей Васильевич!» Да будет для тебя «Шамординская земля» легка, а о душе твоей, верь, никогда не умолкнет здесь горячая молитва, и «вечная память» о тебе не только будет жить в церковных песнопениях, но и в сердцах всех отдаленнейших насельниц этой обители, которым будут передавать из рода в род о делах твоей любви. Твое имя, подобно имени приснопамятного великого основателя старца Амвросия, неотделимо от имени Шамординской обители, которая своим процветанием и благоукрашением всецело обязана твоей любви и отеческому попечению. И все те, кому выпало счастье быть свидетельницами и очевидицами этого, чувствуют и сознают полную невозможность достойно отблагодарить тебя за все содеянное тобою здесь и потому усердно и горячо просят и поручают это своему святому молитвеннику и покровителю Батюшке Амвросию, который своими преподобническими молитвами обнимет тебя, как чадо свое духовное...

А от нас знавших, любивших и любимых тобою прими земной поклон, которого ты никогда не принимал при жизни.

На гроб покойного было возложено 90 венков, из коих 12 серебряных. Приводим некоторые надписи выражающие искренность чувств.

 1) «Добро познавшему и добро творившему» Сергею Васильевичу Перлову. От Н. И. Казакова.

2) «Истинному христианину и другу человечества» Сергею Васильевичу Перлову. От Н. Д. Титова (доктора).

3) «Незабвенному Сергею Васильевичу Перлову. Последнее прости». От Ф. Ф. Штерн.

4) «Доброму, дорогому и незабвенному хозяину» Сергею Васильевичу Перлову. От преданно и горячо любящих работниц и рабочих.

5) «Дорогому, незабвенному, доброму хозяину-отцу». Глубокоуважаемому Сергею Васильевичу Перлову. От горячо любящих служащих.

6) «Многоуважаемому добродетелю» Сергею Васильевичу Перлову. От городского управления г. Козельска.

7) «Нашему доброму и дорогому Сергею Васильевичу Перлову.» От служащих им. Булатова.

8) «Дорогому покровителю сирот» Сергею Васильевичу Перлову. От вдовы и сирот Певцовых.

9) «Дорогому Сергею Васильевичу Перлову. – редкому человеку» Признательная семья П–х.

10) «Дорогому хозяину» Сергею Васильевичу Перлову. От Ляминской артели.

11) «Доброму, милому дедушке». Осиротелые дети служащих.

12) «Вечная память благородному человеку». От Г. Г. Ляутенберг.

13) «Незабвенному Сергею Васильевичу Перлову». Благодарное Лепешкинское студенческое общежитие.

Он был заложен еще самим старцем Амвросием, но с его кончиной работы остановились. Сергей Васильевич взял на себя это грандиозное дело, и в 1902 г. собор был освящен.

 Осиротела обитель, дети, внуки Сергея Васильевича и его добрый преданный друг и жена Анна Яковлевна, смиренно принявшая посланное ей испытание. Получившая духовное воспитание старца Амвросия, она обладала глубокой и искренней верой, сильным и твердым характером и бесконечной любовью к Шамордино. После похорон Сергея Васильевича Анна Яковлевна продолжала жить с семьей старшей дочери в Москве в своем доме №19 на улице Мясницкой, подолгу бывая в Шамордино и не оставляя его своим попечением и заботой. Шамордино, как при жизни Сергея Васильевича, так и после его кончины, для всей семьи было вторым домом. «Только когда вспомнишь Шамордино и то, что я скоро опять туда поеду, делается радостно и хочется улыбаться», - писала в 1910 году внучка Перловых Нина Владимировна Бахрушина. Матушка игуменья и все сестры приветливо и ласково относились к детям и внукам Перловым. Чувствовалось особое попечение Божие об этой семье по предстательству батюшки Амвросия. Старшая дочь Перловых Варвара Сергеевна, не имея детей, просила при жизни батюшки Амвросия в 1890 году его совета и благословения усыновить ребенка. Но Батюшка сказал, что через год сам укажет им ребенка для усыновления. На поминальной трапезе по Батюшке Варвара Сергеевна с мужем сожалели, что его кончина помешала исполнению их желания. Но еще до окончания трапезы стало известно, что у крыльца корпуса, в котором происходил поминальный обед, нашли подкинутого младенца. Варвара Сергеевна приняла подкинутую девочку как посланную ей Господом по молитвам батюшки Амвросия. Девочку, как и бабушку, назвали Анной.

Анна Яковлевна, умерла в Москве 14 января (1 января ст.ст.) 1920 года, за несколько лет до кончины, приняв тайный постриг с именем Амвросии. Говоря о последних годах ее жизни, правнучка Вера Николаевна (по линии дочери Любови Сергеевны Бахрушиной), вспоминает: «Жила она как монашка, ходили к ней какие-то тихие женщины, все в черном. Ела все постное. Любила гречневую кашу и в революцию ее только удивляло, почему переведены часы на час и трудно достать гречневую крупу…».

О том, какой царил дух в этой благочестивой семье, можно судить по духовному завещанию, оставленному дочерью С.В. и А.Я. Перловых Елизаветой Сергеевной Бахрушиной (урожд. Перловой) своим детям. Это завещание было написано в 1911 году под впечатлением смерти ее мужа. Перед нами предстает вся полнота веры и жизни по заповедям Божиим духовной дочери преподобного Амвросия, старца Оптинского. «Дорогие мои деточки, не знаю долго ли я с Вами останусь, может Господь пошлет мне долгую жизнь, а может и скоро возьмет меня к себе; никто не может предугадать Его святую волю. Скажу одно, что папина кончина меня переродила, - если по виду я осталась та же, то внутри совсем изменилась. Все, что занимало меня раньше, перестало меня интересовать. Потому что это доставляло ему удовольствие, а теперь кого я порадую всем? Мне самой ничего не нужно – у меня одна мысль, одно желание - соединиться с ним! Но знаю, что должна жить и с терпением дожидаться, когда Господь меня призовет, знаю, что пока я еще нужна вам и потому надеясь на помощь Божию, все же не несмотря на посещающее меня уныние, с радостью, предаюсь воле Божией и собираюсь жить и по возможности наслаждаться жизнью. Конечно,теперь моя главная забота лишь о том, чему служил папа, о бедных, попечительство, одно у меня желание жить для других и с терпением нести посылаемые мне от Господа кресты. Верую и надеюсь, что Господь мне это пошлет.<…> Прочтите мои наставления. Любите друг друга, помогайте друг другу, живите дружно, делите между собой и горе и радость, не обижайтесь друг на друга, поверьте, никто нарочно не будет делать неприятности, если что один другому и сделает неприятное, то ведь это случайно, а вовсе не с целью обидеть, не укоряйте друг друга, будьте одной любящей семьей, чтобы мы с папой и на том свете могли на вас радоваться.

Не забывайте Господа Бога, помните, что все, как плохое, так и хорошее мы получаем от Него. Что и то другое дается нам на пользу, во время скорби не ропщите и не унывайте, во время радости не чрезмерно радуйтесь, и во всякое время благодарите Господа, помните, что без Его помощи мы ничего не можем делать, потому всегда во всех делах призывайте Его. Ежедневно молитесь, не манкируйте этим, лучше всего читать по молитвеннику утренние и вечерние молитвы: сначала как будто это и трудно, нужно себя понуждать, а потом делается легко и никакого труда не представляет. Конечно, кто хочет, пусть молится больше или по-своему, но только молитесь, дети, молитвой вы достигните спокойствия, уравновешенности, молитвой получите помощь Божию, прибегайте к Его Пречистой Матери, Она наша главная Заступница перед Господом. Не забывайте и Святых, в особенности тех, имена которых вы носите. Призывайте Ангела Хранителя, и он сохранит вас во всех путях ваших. Осеняйте себя почаще Крестным Знамением. Крест отгоняет от нас дурные помыслы, дурные действия и предохраняет от соблазнов. Никогда не забывайте бедных, чем можете, помогайте, знайте, что мы имеем право пользоваться только тем, что нам необходимо и без чего мы в нашем положении обойтись не можем; излишек, расточительность не должны иметь место в Вашей жизни. Чем больше нам дается, тем больше с нас и взыщется. Помогать должно не только материально, но и советом, и добрым словом и сочувствием, другой раз это бывает еще более нужно, чем первое.

Всегда трудитесь – кто как может. Никогда не бывайте без дела, человек праздный подвержен легче порокам и искушениям.

Никогда не ропщите, знайте, что пути Господа неисповедимы, и что Он заботится непрестанно о нас и одному Ему известными путями ведет нас к будущей жизни. Что бы с вами не случилось, говорите всегда «Да будет воля Твоя, Господи», и вы увидите, что жить будет гораздо легче и когда оглянитесь на пройденную жизнь, то ясно увидите, что все делалось вам на пользу. Если будете жениться и выходить замуж, чего я от души желаю, так как считаю, что семейная жизнь облагораживает человека, в особенности женщину, то выбирайте себе жену и мужа по душевным качествам, главное, чтобы веровали, т.к. без веры в Бога ничего в жизни не может хорошо идти. Одна вера вразумляет, дает силы все переносить, укрепляет во всех трудных минутах. Жен своих уважайте, считайте их своими помощницами, а не игрушками, помните, что они будут матерями ваших детей, помните, что они их должны воспитывать, так чтобы дети видели какой любовью и уважением вы их окружаете. Любите своих мужей, прощайте им их погрешности, руководите их на добро. Жена может много влиять на мужа, будьте терпеливы с ними. Детей воспитывайте в страхе Божием, учите их чему и вас учили, чтобы у них первое был дом, а затем уже удовольствие, чтобы они не считали жизнь одним праздником, а что она вся заключается в обязанностях как к близким, так и к обществу. Вам я это не внушаю, так как вижу, что вы этот взгляд усвоили и надеюсь, что он у вас и не изменится.

Старайтесь, чтобы дети вам доверяли. Нет выше счастья, как знать думы детей, радоваться их радостью и печалиться их печалью. Сознание что вы им нужны, и что вы их опора, одно из самых великих благ в жизни. Если же увидите или узнаете, что, почему - либо, вы не могли внушить им такое доверие, то, как бы больно и трудно вам не было это перенести, все же оставайтесь к ним без перемены, не уменьшайте вашей любви и заботы к ним, напротив, усугубляйте и то и другое, ведь они неразумны и сами не понимают, чего они лишаются, не доверяя родителям, тая все в себе! Они только тогда поймут, когда у самих будут дети, сколько любви, ласки и всепрощения в сердце родителей, а в особенности матери, которая всю душу готова за них положить. Такое испытание переносите со смирением, потому что и оно по воле Божией происходит, может быть за вашу гордость, самомнение, что вы уже очень хорошо воспитали, приписывая все себе, не помощи Божией.

Будьте снисходительны к людям, не судите по внешности. Нужно знать внутреннюю жизнь человека, чтобы правильно его оценить, поверьте, что в людях гораздо больше добра, чем нам представляется – надо только уметь его отыскать.

Осеняйте себя чаще Крестным Знамением - оно отгоняет от нас дурные мысли и нехорошие помыслы и помогает нам в трудную минуту. Это самое верное средство против внутреннего врага.

С мужьями и женами будьте ласковы. Лаской много можно сделать, чаще советуйтесь друг с другом. Не скрывайте друг от друга ничего. Как приятного, так и неприятного. От этого дружнее будете жить. Никогда не думайте, что вы лучше других все знаете, это ложное самомнение. Не раздражайтесь и не спорьте из упрямства, а будьте снисходительны и податливы, этим сохраните мир в семье. В особенности вы, девочки, помните, что на вас ответственность за тишину и спокойствие домашнего очага, вы должны приглядываться к мужьям и найти способ их к нему привязать. А вы, мальчики, тоже приглядывайтесь к вашим женам и оцените их усилия и старания, которые они будут прилагать, чтобы дать вам тот тихий уют, который вам нужен для отдыха после трудов, ведь я, надеюсь, что вы будете трудиться для обеспечения вашей семьи. Не вздумайте взваливать все на плечи жен, а вы, девочки, на плечи мужей! Всегда помните, что вы должны «друг друга тяготы носите».

Такое завещание могла написать только истинная христианка, познавшая земное счастье в глубокой вере в Бога, семейной жизни и служении другим. Воспитанная в христианском духе любви и милосердия, взаимного уважения, почитания родителей, Елизавета Сергеевна стремилась передать это и своим детям.

Анну Яковлевну похоронили не в любимом Шамордино, а в Москве, из-за трудностей, связанных с гражданской войной.

Дети, внуки, правнуки Сергея Васильевича и Анны Яковлевны не прерывали ни в какие времена связи с Шамордино. И сейчас Перловы - самые любимые и желанные гости обители.