Схимонахиня Амвросия (Ключарева)

25 августа/7 сентября 1881 года преставилась ко Господу схимонахиня Амвросия (Ключарева).

Устройство женской общины в честь Казанской иконы Божией Матери, в 12 вер. от Оптиной Пустыни, подготовлялось особенными путями Промысла Божия. В конце 60 годов маленький хуторок, около деревни Шамордина, принадлежал небогатому однодворцу Калыгину. Задумав посвятить остаток дней своих монашеской жизни, он пристроил жену свою старушку при Оптинском скотном дворе, а сам поместился в скиту. Чтобы ничто уже не мешало ему, он просил Батюшку о. Амвросия кому-нибудь продать его имение. За год перед этим он, выйдя однажды из своего дома, был поражен странным зрелищем: ему показалась церковь стоящая на облаках; об этом он тогда же рассказал Старцу. В то время, когда он задумал продать свой хуторок, при Оптиной Пустыни жила монахиня Амвросия, в миру А. Н. Ключарева. Это была богатая помещица, поступившая в Белевский женский монастырь вследствие усиленного желания и просьбы своего мужа, желавшего постричься в монахи. Александра Николаевна, хотя и была веселого характера и не имела большой склонности к монашеской жизни, но все же была глубоко верующая, религиозная и преданная Старцу, почему, хотя и не без борьбы, но добровольно согласилась на этот подвиг. У них был единственный сын, который женился и имел двух дочерей, родившихся в один день. Жена его вскоре после родов умерла, и малюток взяла на воспитание бабушка и поселилась с ними при Оптиной Пустыни, в выстроенном ею отдельном корпусе, вблизи монастырских гостиниц. Старец Амвросий принимал самое близкое участие в судьбе этих девочек, и м. Амвросия, глубоко чтившая Старца, ничего не предпринимала без его совета и благословения. С ней вместе жили её бывшие крепостные, горячо ее любившие и преданные ей, и малюткам жилось хорошо под крылышком любящей бабушки. С самого раннего возраста, в них стала проявляться особенная религиозность и любовь к молитве. Они с удовольствием выстаивали долгие оптинские всенощные, знали превосходно порядок службы и сильно были привязаны к Батюшке о. Амвросию.

Вера и Люба (так звали девочек), как близнецы были так похожи друг на друга, что даже сама м. Амвросия с трудом различала их. Один раз она сказала Любиной няне: «Научи меня узнавать, которая Люба»; – детей это очень рассмешило и они стали после того приставать к м. Амвросии: «Мама, так вы не знаете нас, ну, закройте глаза». Она закроет глаза, а они переменят места, и м. Амвросия опять перепутает их; дети так и зальются смехом; – это очень их забавляло.

М. Амвросия старалась воспитывать их в духе благочестия и радовалась, видя их добрые наклонности и любовь к Старцу, но говорить с ними о монастыре не позволяла. «Когда вырастут, говорила она, пусть выбирают сами, тогда это будет добровольное, а не внушенное с детства решение». Но девочки сами не собирались долго оставаться на земле. Однажды между ними происходил такой разговор: «Люба! Ты хочешь жить?» – спрашивала ее Вера. Та подумала с минуту и, тряхнув головкой, решительно сказала: «Нет, не хочу». – «Знаешь, Люба», – продолжала Вера, – «Я все думала об этом и решила, что дольше 12 лет не стоит жить». – «Твоя правда, сказала Люба, и я больше не хочу жить». «Мы не хотим жить дольше 12 лет», и всегда настойчиво повторяли они. Девочки подрастали и Батюшка предложил м. Амвросии купить для них землю Калыгина; она очень обрадовалась и вскоре дело было слажено, и в Шамордине приступлено было к постройке нового дома. С этих пор стало проявляться в действиях Старца много непонятного. Видно было, что он готовил Шамордино не столько для внучек м. Амвросии, сколько для чего-то другого. План дома совершенно не подходил к желаниям м. Амвросии; Батюшка настаивал, чтобы зала была в восточной части дома, и размер остальных комнат назначал не так, как предполагала она. М. Амвросия удивлялась, недоумевала, но, по своей преданности и вере к Старцу, не возражала. Когда дом был готов, туда перевезли детей со всем их штатом, а м. Амвросия осталась в Оптиной. Каждый праздник приезжали её внучки в Оптину, и это было для них самым большим удовольствием. Придя к Батюшке, они наперерыв спешили рассказать ему о своих детских радостях и горях. Так мирно протекала жизнь этих владелец; но вот и им пришлось испытать долю земных скорбей. Когда им было по 10 лет, скончалась их вторая мать и бабушка – м. Амвросия. Батюшка несколько раз навещал ее во время предсмертной болезни и она, простившись со всеми и благословив детей, мирно почила 23 августа 1881 г. Не зная как сказать об этом девочкам, спросили у Батюшки, который велел привести их прежде к нему. Придя в хибарку, девочки увидели здесь всех сестер, ходивших за больной бабушкой и сильно изменившись в лице спросили: «Сестры все тут, с кем же мама?» Батюшка, увидя их серьезные личики, понял, что они догадались в чем дело и только спросил их: «Хотите вы видеть маму?» – «Хотим», – отвечали они в один голос. – «И даже такою, какая она теперь?» – спросил опять Батюшка. – «Да», – отвечали они одновременно. Когда они вошли в залу, где уже лежала на столе покойница, к девочкам подошел иеродьякон Филарет (фельдшер, заведовавший больницей), которого они очень любили, и сказал им: «Ну, деточки, положите поклончики, помолитесь, да поцелуйте ручку у матушки». Дети все это исполнили с серьезным видом, но лишь только вышли из зала, то обе зарыдали и бросились прямо в сад. Никто не мог их утешить и успокоить. Девочки долго неутешно плакали и с тех пор сосредоточили всю свою любовь на Батюшке и на окружавших их лицах.

Любимым их занятием было устраивать у себя всенощные, молебны и разные богослужения по «оптински»; они знали очень хорошо порядок службы и «служили» сами, привлекая к участию и живших с ними лиц. Некоторые находили это лишним, говоря что следовало бы детей заставлять играть по детски, в куклы и т. под., а не позволять им такие серьезные и утомительные занятия. Вопрос этот представили на разрешение Батюшки, в присутствии самих детей. Батюшка посмотрел на дело иначе и сказал: «Ничего, пусть молятся, ведь они знают что туда готовятся», и взглянул при этом кверху.

После смерти м. Амвросии, отец девочек, женившийся вторично, начал предъявлять на них свои родительские права.

Ему не нравилось, как велось воспитание и он хотел непременно взять их от Старца и воспитывать по своему, говоря, что для них недостаточно домашнего образования, и что их необходимо поместить в учебное заведение. Тогда Батюшка, для того чтобы, с одной стороны, удовлетворить отца и тем отнять у него повод к настойчивому требованию взять детей, а с другой, – чтобы жизнь в учебном заведении с светским направлением не повредила благочестивому настроению девочек, поместил их в Орловский женский пансион, где начальницей была преданная духовная дочь Старца, и где воспитание их могло продолжаться в том же духе.

Горькими слезами обливались они, узнав о своей участи. Расставание с Оптиной и со всеми дорогими их сердцу лицами было для них очень тягостно. Им страшно не хотелось уезжать, и они все оттягивали, прося Батюшку отсрочить их отъезд. Сначала Батюшка решил отправить их после Успеньева дня, затем, по их просьбе, оставил до сентября. Настал сентябрь, – дети стали проситься побыть до именин. Батюшка сказал им на это: «Да лучше ехать, а то истома хуже смерти». – «Нет, Батюшка, ответила с быстротою Вера, истома лучше чем ехать». – Наконец девочки отправились, заручившись обещанием, что к святкам за ними будут присланы лошади. Жизнь их в пансионе проходила среди занятий и воспоминаний об Оптинских друзьях. Там жили с ними две няни, и с ними они делили все свободное время от уроков, совершенно удаляясь общества своих сверстниц. По праздникам ходили они в церковь и их крайне поражала служба в мирских церквах. Бывало вернутся они от всенощной и начнут приставать: «Няня, скажи, что сегодня пропустили в церкви?» – «Да почем я знаю, ответит она, по мне все так». Они обе расхохочутся и начнут укорять: «Ах, няня, няня, сколько лет ты живешь при монастыре и не знаешь службы», и примутся объяснять, что и где было пропущено. Учились они хорошо, Люба была поспособнее, быстрее все обдумывала и скоро опередила Веру. Как придут из класса так Люба уже сейчас заявляет: «Няня, я сегодня такие-то баллы получила», но, затем, понадеявшись на свои способности, стала прилениваться и наконец совсем отстала от Веры, которая брала прилежанием, и уже придя из класса, Люба прималкивает и жмется. «Что, Люба», – скажет ей няня, – «верно не очень хороши нынче твои баллы; как стыдно, ты стала лениться, ведь так, пожалуй, и в Оптину не пустят нас». – «Нет, нет, няничка», – ответит с живостью девочка, – «ты не беспокойся, я к экзаменам поправлюсь», и снова примется за книжки, чтобы не лишить себя единственного счастья поехать в Оптину. На масляннице начальница пансиона спрашивала воспитанниц, кому какое доставить удовольствие? – Кто попросил свозить их в театр, кто еще куда, а Ключаревы, на предложенный им вопрос, куда они хотят поехать, ответили: «В Оптину». Но, по краткости времени, в Оптину поехать было неудобно.

Так подошла весна, а с нею возросли и толки: скоро ли в Оптину, как туда приедут, кто встретит. Вдруг получили известие, что отец нанял для них дачу и возьмет их на лето к себе. Как громом поразила эта весть бедных девочек, и они едва не заболели от горя, но Батюшка пришел на помощь своим маленьким крестницам, – он написал начальнице пансиона, которая была преданная духовная дочь Старца, чтобы она отправила детей прежде окончания ученья в Оптину; при этом Батюшка сообщил, что лошадей за ними не высылают, а велел нанять на месте и экипаж взять попроще, чтобы, в случае если отец встретится дорогой, не узнал бы их. Наскоро собравшись, отправились маленькие беглецы в ямщицком тарантасе крытом рогожею, и детки точно испуганные птички, то и дело высовывали свои головки. Наконец, благополучно добрались они до Оптиной. Тут все страхи и волнения были забыты; ликованию, рассказам и расспросам не было конца.

Через несколько дней Вере понездоровилось и она слегла в постель. Три дня спустя заболела и Люба, – у них оказался дифтерит. Бедняжки очень страдали и писали записочки Батюшке, посылали поклоны и просили за них молиться. Вскоре Вера скончалась и от Любы скрывали смерть сестры, но она чувствовала и всем говорила, что Вера умерла. На другой день приехал отец. Пораженный смертью дочери и желая сохранить хотя другую, он привез с собою доктора. К приезду отца Люба отнеслась спокойно, но доктора видеть не захотела, говоря: «Ваш доктор мне не поможет». Вообще, несмотря на свой детский возраст, она была проникнута глубокой верой, почему, во время своей болезни, ни за что не хотела употреблять никаких лекарств и принимала только св. воду. Один раз она попросила свою няню сходить к Батюшке и попросить ей образок; Батюшка прислал ей распятие. Взглянув на присланное благословение, Люба серьезно сказала: «Значит – опять страдать…». Ее постарались успокоить, говоря, что крест нам дан в помощь и ограждение, но, по-видимому, она осталась при своем убеждении и, вздохнув произнесла: «Ну, что же делать». Когда ей стало очень трудно, ей начали читать отходную, она вслушалась и спросила: «Что это, отходную читают?». Ей ответили, что это читают молитвы, чтобы Бог простил, если кто забыл какие грехи. Она опустила головку и немного помолчав сказала: «Дайте мне бумагу и карандаш, я забыла один грешок». Написав записочку, она просила отнести Батюшке; Батюшка прислал ей ответ. Вскоре она написала вторую записочку и затем третью. Окружающие думали, что она пишет без сознания и спросили у Батюшки, но Старец сказал, что записки её вполне осмыслены. Когда принесли ей ответ на третью записку, то она не могла уже читать сама, а попросила прочесть о. Филарета. О. Филарет, прочитав ответ Старца, положил эту записочку на головку умирающей и она, вздохнув три раза, предала чистую душу свою Создателю, Которого возлюбила, можно сказать, от пелен. Когда о. Филарет вышел и объявил, что Люба скончалась, то отец её зарыдал.

Так исполнилось их желание не жить долее 12 лет, до которых им не дошло только 6 недель. После спрашивали Батюшку, почему они, родившись в один день, получивши одно воспитание, имея одинаковые понятия и вкусы, а между тем одна поболела мало, а другая гораздо больше страдала перед смертью. Батюшка на это сказал, что Вера была проще и потому легче перешла в тот мир, а Люба была помудренее и скрытнее, а потому ей потребовалось большее очищение страданием.