V
Был воскресный день заговенья перед Петровским постом 1863 года. Перед избою миндюкинского крестьянина Федота Иванова Гришина резвились его маленькие дети со своими сверстниками. Тут же был и сам Федот кой с кем из стариков-соседей. К ним-то и подошел таинственный и молчаливый странник.
- Откуда ты? - спросил его Федот.
- Я - здешний, - отвечал он, - я тебя, дядюшка, знаю.
- Кто ж ты такой? - продолжал спрашивать его Федот.
- А знавал ты Трудникова Мишку? - осведомился странник.
- Как не знать - знавал!
- Ну, так вот этот-то Мишка - я самый и есть.
- Как так? Мишка утоп, и тело его похоронено.
- Нет, я вовсе не утоп, - с уверенностью ответил странник...
Стали тут всматриваться в лицо незнакомца и, в самом деле, нашли в нем сходство с лицом давнишнего утопленника. Разница была только в том, что из мальчика, каким он был прежде, теперь он стал большим парнем и имел на переносице знак, как будто от ушиба...
По всей деревне быстро разнеслась весть о таком неслыханном событии, и вокруг Михаила вскоре стояла большая толпа народу. Не веря своим глазам, изумленные крестьяне и, особенно, шаловливые ребятишки наперерыв лезли к нему каждый со своим испытующим вопросом;
- А меня как звать?.. А меня? А меня?.. - только и слышалось в толпе.
Михаил точно отвечал на все вопросы... Изумление толпы достигло крайнего напряжения... Тут вмешалась одна гришкинская крестьянка:
- А меня знаешь ли?
- Как не знать, - отвечал Михаил - еще в вашей семье есть слепая старуха, которая только и знает, что на всех ропщет, а потому "мы" постоянно бывали у вас и делали разные проказы.
- А что это за метка у тебя на носу-то?
- Эта метка оттого, - ответил он, - что, когда мы с "дедкой" лесом шли в одно место, я вдруг вспомнил о Боге: за это в наказание "дедка" схватил меня за ноги и так сильно ударил о сосну, что и теперь, как видите, знак остался.
- Да как же с тобой все это случилось? Расскажи нам, расскажи!
- А вот, послушайте! - так начал свой рассказ Михаил. - После того как мать меня прокляла, что и было главной причиной моего несчастья, я отправлен был в Лентево пасти скот. Как вам и самим известно, только одну недельку потерпел грехам моим Господь. Прошла неделя. Вдруг подходит ко мне какой-то старик с длинной седой бородой и говорит мне: "Твоя родная мать прокляла тебя, и это материнское проклятие дало мне полную власть над тобой!.." Тотчас начал он скидать с меня все мое платье и, наконец, раздел меня донага. Оставался на мне один только крест, к которому старик не смел прикоснуться, и велел самому его снять. Я волей-неволей должен был ему повиноваться... Затем он взял обрубок осинового дерева, что валялся поблизости, надел на него все мое платье, а на том месте, где должно быть моему лицу, он в одно мгновение начертил чем-то лицо, как две капли воды похожее на меня, и бросил этот обрубок в озеро. И я видел, как сбегался народ смотреть на утопленника, как приезжал становой и приходила моя мать. Видел я, как все дивились, почему лошадь через великую силу тащила мертвое тело... А отчего это было, знаете?
- Отчего?
- Оттого, - продолжал Михаил, - что таких, как я, на телеге сидело человек двадцать да, вдобавок, с нами был и "дедка" наш (В жизнеописании старца иеросхимонаха Амвросия (изд. Оптиной пустыни, ч. II, стр. 42-43) записан случай о том, как на оптинском пароме оборвалась огромная тяжелая цепь, на которой было укреплено бревно парома, поднявшись от этого разрыва, ударило по голове барыню, проезжавшую на пароме в тарантасе. Все недоумевали, как могла оборваться такая цепь. О. Амвросий разрешил недоумение такими словами: "много уж их (бесов) насело на нее"). С той самой поры, - продолжал Михаил, - как старик обласкал меня, я стал подобен бесплотному. До самого погребения мнимого моего тела я находился при нем неотлучно. Видел всех людей, там бывших, слышал все их разговоры; но меня никто не видал... С тех пор я уже не чувствовал более ни голода, ни холода и, хотя иногда ел и пил помногу, но делал это лишь по старой привычке. Ел же я и пил, как и подобные мне, там, где люди пили и ели без молитвы и крестного знамения. Это нам давало возможность после осквернять и самую посуду, в которой была пиша: люди удивлялись, отчего это пиша и питье не вкусны, а удивляться-то и нечему было, коль бы знали, что посуда осквернена нами.
Я мог в мгновение одолевать большие пространства; ничто не могло служить преградой на моем пути: дремучие леса и неприступные горы я перелетал, как птица; ходил по воде, как по твердой земле. И скажу вам - подобных мне людей немало: помню, что в ином месте собиралось нас человек до тысячи. Самым же любимым местом наших сборищ были разные увеселительные гулянья и нескромные зрелища, нас привлекали также места, где бывали ссоры и брань, - немало есть мест, где люди много грешат без всякого страха... Во время наших сборищ мне не раз приходилось встречаться с одной слепой девкой из деревни Липенки Устюженского уезда, которая участвовала во всех наших проказах (Об этой слепой девке местные жители рассказывали, что вследствие родительского проклятия, она, как и Михаил, подпала масти злых духов и внезапно куда-то исчезла. Усиленная молитва родителей избавила ее от этой страшной власти: месяца через два после исчезновения ее нашли брошенной в поле. Дело было зимой, и она отморозила обе ноги. Когда ее спрашивали, где она была и что делала, она охотно отвечала, и ее рассказы были похожи на необыкновенные повествования Михаила. Тогда это был в той местности единственный случай, и девке никто не поверил). В наших деяниях и злобных походах на людей соблюдался своего рода порядок: во время сборищ наших "дедка" разделял нас на группы и каждой давал особое поручение, клонившееся ко вреду людей. Мы являлись ревностными исполнителями страстей и похотей человеческих и скорыми помощниками в злодеяниях и бедствиях людей: задумает, например, кто-нибудь утопиться или удавиться, мы помогаем ему в этом. Вон - кузнец Иван Рябинка (в семи верстах от Миндюкина в деревне Давидове) удавился у себя в овине из-за того только, что управляющий Петр Андреевич Бехтер хотел, было, слегка его наказать за небольшой обман. Мы ему помогли привести свое намерение в исполнение. Вон - Акулина Потапова (в шести верстах от Миндюкина в деревне Супранове) из-за пустяков начала тосковать и от тоски удавилась в своей новой избе, а дети ее, чтобы избежать подозрения и судебной волокиты, тайком вынули ее мертвую из петли, отвезли в лес, и там труп повесили на березе. И в этом деле мы тоже были участниками (Замечательно, что до рассказа Михаила в течении десяти лет со времени этого события никто не знал его подробностей и участия детей Потаповой в сокрытии от властен места ее самоубийства. Все. не исключая и властей, производивших следствие, думали, что Акулина удавилась в лесу на березе)...
На пожарах мы старались усилить бедствие. Впрочем, если горели дома людей благочестивых, и пожар происходил не от наказания Божия, попущенного за грех, тут уж мы никоим образом не могли участвовать. В противном же случае мы в этом деле принимали самое живое и деятельное участие. А вот недалекий пример: в деревне Зимнине (Устюженского уезда) одна крестьянка ночью ходила с огнем давать корм овцам и заронила маленькую искорку. Поскольку она была в ссоре со свекром, то это нам дало власть раздуть искру в большой пожар, от которого сгорело все их имущество. Так-то вот, и Воротишино горело: помнится, дело это было утром; погода была хорошая, тихая, а во время пожара поднялся такой сильный вихрь, что бревна раскидывал в разные стороны. Все это мы постарались сделать ( Эти факты и другие, рассказанные Михаилом в подробностях, замечательны тем, что все они случились после его мнимой смерти, и о них он ничего бы не мог знать, не будучи очевидцем да еще таким, для которого никаких тайн не существовало ).
Словом, мы имели доступ всюду, где только пренебрегали призыванием имени Божия и знамением креста. Особенно, хула и явное презрение к святому давали нам власть входить в общение с людьми, это творящими, и издеваться над ними, как только нам хотелось и позволяло состояние наше. Впрочем, и самая молитва, и крестное знамение получали свою силу лишь у людей с доброй христианской нравственностью, а грешник, не желающий оставить своего греха, не избавлялся от нас ни молитвою, ни крестом. Иногда случается, что и добрый христианин забывает про молитву и крестное знамение, однако мы к такому человеку никак не смели подойти, и нам не было дано даже знать и домов таких людей. В деревню Ванское (в четырнадцати верстах от Миндюкина) мы не смели входить, а - почему? Потому что там одна набожная старуха имела обыкновение ежедневно вечером обходить свою деревню с молитвой...
- Ну, а молиться Богу, стало быть, вы уже вовсе не молились? - спросил кто-то Михаила.
- Нет, молились, - отвечал Михаил, - у нас ежедневно было утреннее и вечернее правило. Только молитвы, которые мы читали, были кощунственным извращением ваших молитв. Молитву Господню, например, мы читали так: Отче не наш! Да не святится имя Твое... и прочие молитвы - все в таком же роде...
Так-то вот за мою дерзость и неповиновение воле родительской наказал меня Господь. Целых двенадцать лет вел я такую скорбную жизнь, и никогда бы мне уже не видать света Божьего, как христианину, если бы не помогли мне избавиться от гибели молитвы и милостыня моей матери.
Когда совсем уже приближалось время моего освобождения из-под власти диавола, наш "дедка", не желая упустить из рук добычу, вознамерился, было, совсем погубить меня: приготовил петлю и велел мне самому лезть в нее. Как ни плохо мне жилось, а умирать, все-таки, не хотелось. Ну, думал я: как впихнут меня в оселок поневоле - куда уж ни шло, а сам ни за что не полезу... Не знаю, чем бы все это дело кончилось, если бы перед самим концом не появился защитить меня от "дедки" какой-то благообразный старичок, помнится, еще с крестиком на остроконечной шапочке. "Материнские ниточки (Будучи бедной, Трудникова, по большей части, творила милостыню, раздавая прохожим солдатам нитки своей пряжи) вытащили его из твоей власти", - сказал старичок "дедке" и оттолкнул его от меня. "Дедка" исчез.
Затем мой благодетель обратился ко мне и сказал: "Мать тебя прокляла, мать и вымолила!" - и с этими словами надел на меня крестик... После я не видел более старика и очутился в поле... На мне не было никакой одежды, уже начал ощущать холод, чего со мною за все двенадцать лет ни разу не бывало. В это время, на мое счастье, проходили мимо какие-то женщины.
Приняли они меня за сумасшедшего и, сжалившись, отвели меня в свою деревню и дали кое-какую одежонку... Вот, теперь Господь помог добраться и до вас.
- Что ж ты домой нейдешь? - спросили Михаила пораженные его рассказом слушатели.
- Боюсь! - отвечал бедняга.
