Страницы жизни шамординской схимонахини Серафимы

Человек существо живучее, ко всему привыкает – привыкли и к этому. Теперь в Оптиной проживало много мирских. «Малое стадо», согнанное историческим катаклизмом на пятачке освященной земли, все тесней прижималось друг к другу. Овечки, сгрудившиеся вокруг могилок Старцев, без которых, как выяснилось, совершенно невозможно жить. Как много говорили им эти холмики, каким невероятным теплом исходила земля, чтоб обогреть людей, замерзающих на собственной родине. Как сладко было выплакивать этим могилкам свою боль и припадать окаменевшим от ужаса лицом к целебной телесности надгробий. «Малое стадо» жило как на острове посреди враждебного моря; изо всех сил старалось оно загородить собой святые могилки от осатаневших волн мира; а те подступали все ближе и ближе.

Хотя Иоанно-Предтеченский скит давно не существовал, отец Нектарий по-прежнему принимал народ в знаменитой хибарке, где в свое время жили отец Амвросий и отец Иосиф. «Куда мне до великих Старцев, – говорил батюшка, – у них благодать была караваями, ау меня ломтик». Однако своим послереволюционным «ломтиком», когда вопрос духовного голода стоял особенно остро, отец Нектарий сумел истинно по-евангельски накормить всех овечек, жалобно жмущихся к нему. Насколько едиными – одна семья! – чувствовали себя последние оптнпцы, хорошо чувствуется из стихотворения Надежды Павлович.

...Не одна я стою пред тобою. Отовсюду с русской земли шли с молитвою, шли с сумою и к порогу хибарки пришли.
Та высокая и в черном платочке, Та веселая с ясным лицом, – Будь мне матерью! Нуль мне дочкой! Будь сестрою! Мы вместе пойдем.
Та вчера схоронила сына, та безмужней осталась вдовой!

– А моя-то, моя кручина,

–  Никогда, ничего половину

В неизбывной борьбе с судьбой!
Я – листок родимого древа, Зеленеет высокий ствол,

И идут они – жены и девы из далеких весей и сел.
От Рязани до дальней Сибири, От Тамбова до Соловков,

В неоглядной российской шири Слышен шелест и шум шагов.
Вся страна моя плачет и дышит и вздыхает здесь горячо,

И плечо мое чутко слышит Прикоснувшееся плечо...

Как принято в монастыре, день «малого стада» по-прежнему начинался обращением к Богу. Молитвенная сторона в иноческой жизни главная, без молитвы ничего не совершается; без благословения свыше не пойдет ни одно дело, монашествующие хорошо знают это. К сожалению, молитва последних оптинцев дошла до нас в искажении. Вот ее настоящий текст, найденный в записи одного из учеников Старца Нектария.

 

И вот 5(18) августа 1923 года, накануне Преображения Господня последовало известие, грому с небес подобное. Не допускающим возражения тоном власть объявила, что утром Казанский храм будет закрыт, навсегда, безповоротно. Вволю наплакавшись, оптинцы отслужили всенощное бдение, а после полуночи Обедню, где в последний раз причастились Святых Тайн, приложились к кресту и выслушали отпуст «Христос истинный Бог наш». Если бы этим людям сказали, что в следующий раз Евхаристия свершится в Оптиной через 65 лет, они бы не поверили. Такое просто не уложилось бы в их сознании: жить без церкви? А как же тогда причащаться? Жить, не причащаясь? А зачем же тогда жить? «Не надо ждать или искать чудес, – говорил им Старец Нектарий.– У нас одно чудо: Божественная Литургия. Это величайшее чудо, к нему нужно приникать...»

Ровно в 6 утра Казанский собор был заколочен досками и опечатан. Записи очевидца сохранили фамилии исполнителей: Сварнаков, Лапшинов, начальник милиции Палагин.

Отцу Никону удалось задержаться в Оптиной еще на год. Как и некоторым другим членам бывшего товарищества, ему разрешили не уходить до полной ликвидации дел артели и сдачи всего имущества музею. Вместе с ним до конца оставались иеродиакон Серафим (Гущин) и послушник Илья (Жирнов), о. Александр (Дегтев), канонарх отец Василий. Ежедневно в одной из башен они служили всенощное бдение; здесь и жили в келий при иконной лавочке. Отец Никон был полон решимости не покидать монастырь до последней возможности, и Господь помог ему.

В то время в Козельске жила шамординская монахиня мать Амвросия, и с нею несколько сестер. Так образовалась маленькая девичья общинка, в которую входили и сестры Бобковы, ко < кторые по-прежнему трудились в больнице: Настя Санитаркой, Ирина прачкой. Их пока не трогали, Поэтому все собрания происходили в больничной кухне.

Духовником общинки стал отец Никон. Как капитан тонущего корабля, стоял он на зыбком Мостике своего обезумевшего времени и молился о всех выброшенных за борт, чтобы им спастись. На вопрос, помнит ли она Никона Оптинского, одна из свидетельниц описываемых событий, Нина Константиновна Бруни, в девичестве Бальмонт, ответила: «Конечно, помню. Это самый молодой Старец был. Он был окружен роем монашек...» Не жалея ни сил, ни времени, он принимал исповеди, облегчал скорби, давал советы N наставления, совершал доступные в тех условиях требы. В России распяли Господа, и удивительно ли, что гонят верных Ему? «Если мир вас ненавидит, знайте, что Меня прежде вас возненавидел. Если бы вы были от мира, то мир любил бы свое; а как вы не от мира, но Я избрал вас от Мира, потому ненавидит вас мир» (Ин. 15, 18– 19), – сказал Господь апостолам на заре эры, а получилось, оптинской общинке после девятнадцати веков христианской истории...

В кухне служили всенощные бдения, сюда приходили духовные дети из Козельска и многочисленные богомольцы, по-прежнему съезжавшиеся к старческим могилкам со всех концов России: неродная тропа в Оптину не желала зарастать.

Особенное внимание Батюшка обращал на неоставление молитвы, вопреки всему, ибо Бог Смотрит не на внешние условия жизни, а на сердце человеческое, и монах везде остается монахом, что бы с ним ни случилось.

– Исполняйте свои молитвенные правила, – настаивал он, – если нельзя почему-либо все правило исполнить, то хотя бы половину, хоть некоторую часть исполните, ни одного дня не оставайтесь без молитвы. Знайте, что если будете пускать правило, если оставите молитву, то незаметно дойдете до такого состояния, что при желании молиться, при сильной потребности обратиться к Богу, не сможете этого сделать, сердце останется холодным и черствым, и будете стоить, как чурка. Молитвою испрашивается венцы Божия, привлекается Божие благословение. Будет человек призывать благословение, и придет оно к нему...

Прошел еще год, и наступил июнь 1924 года. Отцу Никону настойчиво рекомендовано выселиться литься с музейной территории, и после вечернего, на кухне он произносит прощальную проповедь, которая сохранилась в записи одной из духовных дочерей. – Многие из вас скорбят, что мне приходится уйти, но ведь внешние условия жизни нашей не так важны, все это тоньше паутины, а главное в деле духовном – спасение своей души. Ведь духовный отец нужен для чего? Чтобы при помощи его шествовать и достигать Царства Небесного. А сколько было примеров, что некоторые имели возможность часто бывать у Старца, даже жительствовали рядом с ним и оставались безплодными, а которые изредка удостаивались слышать его наставление, преуспевали... Духовные чада, не скрываясь, плакали.

–   Вот, чудесненькие, ведь я монах, – утешал их отец Никон, – я давал обет терпеть всякое озлобление, укоризну, поношение, изгнание, и если это сбывается, то радоваться подобает. Прошу ваших святых молитв, а вас всех вручаю покрову
Царицы Небесной...

Когда Батюшка стал собираться, неожиданно сказал на прощание:

–   Помню я, когда я еще был Николаем, батюшка о. Варсонофий сказал надо мною такие слова: «Господи! Спаси сего раба Твоего! Буди ему Помощник! Защити его, когда он не будет иметь ни крова, ни приюта!» Аминь.

Так закончилась последняя Оптинская всенощная. И было отцу Никону от роду 36 лет.

 

В Козельске отец Никон нанял квартиру с отцом Кириллом (Зленко), с которым в юности послушничали в скиту под руководством Старца Варсонофия. Оба стали служить в Успенском соборе, где пели на клиросе. О. Никон часто навещал о. Нектария и причащал опального Старца. Здесь, в Холмищах, плотно зашторив окна, они творили вместе всенощное бдение, а когда Старец был нездоров, о. Никон читал акафист «Целительнице».

По просьбе Батюшки он переписывал для него разные молитвенные правила. Дело в том, что люди все-таки приходили к опальному Старцу и допытывались: как молиться? Уже подросло поколение с серьезными пробелами в религиозном воспитании. Батюшка указывал на каноны, «Пятисотницу», «Богородице Дево» и другие молитвы, но поскольку шел седьмой год советской власти, с богослужебными текстами было плохо, предложить богомольцу зачастую было нечего. И вот о. Никон выручал, переписывал все необходимое.

В Козельске он окормлял уцелевших шамординских монахинь и паломников, которых во множестве присылал ему о. Нектарий, так как самому Старцу исповедовать было запрещено, сельсовет пристально следил за этим. Один из посланных им к о. Никону богомольцев сегодня живет в Москве.

В описываемое время ему было 20 лет. Юноша написал письмо Старцу Анатолию, но конверт вернулся нераспечатанным с пометкой «за смертью адресата». Тогда он поехал в Козельск, где узнал, что Оптина разорена. Причастился в Георгиевском храме, где еще служили многие оптинские. Настоятель о. Макарий (Чельцов) показал ему дорогу на Холмищи, и вот городской житель, никогда на такие расстояния не ходивший, идет пешком к о. Нектарию. Стемнело, переночевал где-то и снова в путь.

Переступив порог кельи последнего оптинского Старца, он был готов принести ему, по собственному выражению, «всю родословную от Адама», но Батюшка ничего не спросил, лишь внимательно посмотрел на странника. «Пойдешь по церковной дороге – постигнет благополучие, не пойдешь по церковной дороге – постигнет злополучие», – наконец вымолвил он. «К кому благословите на исповедь?» – спросил потрясенный молодой человек. «К о. Никону или к о. Досифею» – был ответ. Поскольку первое старческое слово самое верное, в Козельске юноша отыскал о. Никона и попросил исповедать его «от Адама». Впоследствии он станет иподиаконом, два раза отсидит в лагере, потом ташкентская ссылка, где его рукоположат в священнический сан. Его духовным отцом будет о. Борис (Холчев), ученик Старца Нектария Оптинского, также окончивший свои дни в столице Узбекистана...
В настоящее время 87летний исповедник о. Василий (Евдокимов) живет рядом с нами. Удивительное чувство испытываешь, когда склоняешься под иерейское благословение этого батюшки. Принявший когда-то благословение от о. Нектария, сегодня он передает людям животворную оптинскую благодать, а значит, является связующим звеном между современностью и легендарным старчеством. И пока не иссякли на свете праведники, покуда рождает русская земля схимонахинь Серафим и отцов Василиев, дотоле не оборвется духовная преемственность, идущая от апостолов. Она не нами началась и не нами кончится, ибо установлена на земле Самим Господом нашим Иисусом Христом...

И все-таки паломников было множество – о. Никон изнемогал. Изза наплыва посетителей он был лишен возможности отдаться молитве, как того желала душа его. Обратился за советом к о. Нектарию – у того сомнений не было, монах ставится на жизненное место не по своей воле. История показала, как прав был последний оптинский Старец, одолевший свое искушение и не ушедший с поста своего. Как бы мы сумели сегодня, в наше тревожное смутное время, благословиться у о. Василия и через него приобщиться к оптинской святости, если бы о. Нектарий и о. Никон отказали ему в приеме?..

Помимо духовничества, о. Никон занимался практической помощью немощным. Это была одна из актуальных задач, потому что среди изгнанной оптинской братии было много остро нуждающихся. Он устроил на квартиру 9 безпомощных стариков-скитников, среди которых были слепенький о. Иаков, о. Петр по прозвищу Карлик, совершенно слепой о. Тихон, который нес послушание будилыщика и безошибочно осязал время по стрелкам. Имена остальных за давностью лет матушка Серафима не смогла припомнить.
Это были безпризорные монахи, у которых нет жилья, одним словом, богадельня, – объясняет она нам, пресыщенным телепередачами про брошенных стариков и газетными призывами к милосердию.

Как видим, никому не нужные старики наблюдались и в первые годы советской власти – жестоко обиженные этой властью, отнявшей у них кров, кусок хлеба, монашескую семью – другой семьи у этих людей не было. Когда они оказались без средств к существованию, о. Никон учредил своего рода дом престарелых и всячески опекал его. Еженедельно он навещал Ирину и Анастасию. Однажды приходит и говорит:

По дороге зашел в богадельню, не нужно ли чего? Говорят, ничего не нужно, вот только вши замучили, а им никто не стирает. Может, постираете на богадельню? – и вопросительно посмотрел на сестричек-тружениц, наторевших в искусстве убелять оскверненные одежды...

Внешне все оставалось без изменений – музей худо-бедно поддерживал пристойный вид обители, но подлинный оптинский дух уходил, истреблялся. Особенно остро Ирина почувствовала это, когда мальчишки с гиканьем скакали по могилам, швырялись зажженными спичками и от нечего делать подпалили слепую нищенку, по привычке приковылявшую сюда помолиться. Одежда пылает, старуха ничего не видит, руками бьет: «Обгорела вся!», а пацаны смеются. Бродяжку отвезли в Козельск с тяжелейшими ожогами, от которых она в тот же вечер скончалась. «То ли еще будет, – выслушав Ирину, сказал Старец Нектарий, – когда они подрастут, эти волчата и собачата». Некрещеные, не обученные молитве, не вкусившие Св. Таинств, молодые «строители будущего»...

Нехорошо стало в Оптиной, тягостно. Однажды монахиня Анна (Бруни) сидела на лавочке у скитских ворот и перебирала четки. Доносятся разухабистые звуки гармошки, она их слушает почти с тоской. Приближаются два деревенских парня, с ними две девахи, краснощекие, хихикают, лузгают семечки. «Эх, какие здесь Старцы жили», – лениво растянул гармонь музыкант, усаживаясь рядом с ней. «А вы разве ходили к ним?» –» А. Теперь скучно. Угнали Старца...» А одна из девиц прогулочным шагом направилась к воротам. Ее зовут: «Иди сюда, что ли». Им не видно, а мать Анна сбоку видит, как девушка, торопясь, крестит себя мелким крестом, и лишь потом, как бы получив разрешение, садится. А из стен скита несутся вопли юродивого Гаврюши: «Памятники ломать пришли! Еще не все погибло, Ты видишь, Господи!»

И в такую Оптину тоже ходил о. Никон, в гульбище бесов – воин Христов с молитвою на устах. Чаще всего он появлялся по вторникам, когда в Амбулатории не было приема, во избежание лишних глаз. Он находил радушный прием у Ирины и Анастасии, отдыхал в тишине их девичьей комнатки, читал, писал письма, молился...

В 1925 году духовные дети о. Никона были встревожены слухом, что его скоро вызовут в Москву для посвящения в сан епископа. В результате многочисленных гонений в русской церкви почти не осталось священства. Народ лишился Таинств, без которых немыслима человеческая жизнь: крещения, исповеди, причастия, венчания. Калужский епископ Стефан предписал архимандриту Исаакию всех дьяконов и монахов, способных быть иереями, незамедлительно рукоположить в священнический сан. Церкви нужны были и молодые епископы, ибо православных иерархов оставалось все меньше – их расстреливали, заключали в лагеря, отправляли в ссылки. Однако на вопрос, повысили ли о. Никона, матушка Серафима отвечает: Нет, он остался простым иеромонахом. Простым? Ну, как простым? Как Старец...

Есть сведения, что в этом же 1925 году о. Никон с о. Кириллом неделю гостили в Киеве, в Покровском монастыре, где по просьбе игуменьи Софии постригли много послушниц в мантию...

Такая активность не могла нравиться властям предержащим. Необычайная популярность о. Никона, его частые посещения Оптиной, связь с работниками музея, прием посетителей на исповедь были как бельмо в глазу. Неудивительно, что за молодым энергичным иноком был установлен негласный надзор.

Однажды, когда Ирина гостила в Холмищах, Старец Нектарий вдруг спросил: А кто у тебя духовник? О. Никон, вы же знаете. Нет у тебя духовника.

Ирина смутилась. Батюшка Нектарий никогда не говорил случайных слов, она хорошо это знала. Когда после смерти о. Варсонофия на общем собрании братии его предложили в Старцы, он заплакал: «Я скудоумен и тяготы такой понести не могу». А позднее признался, что уже тогда, в 1913 году, все знал – и про грядущие гонения на Церковь, и про разгром обители, и про собственное изгнание; согласился же на этот крест только за послушание. И вот сразу по назначении о. Нектарий стал так отчаянно юродствовать, что его даже подумывали сместить с должности, пока кто-то не догадался: оставьте, это он пророчествует. Как выяснилось впоследствии, все неадекватные поступки в действительности имели глубочайший смысл и многое из того, на что обращал внимание новоизбранный Старец, сбылось. Например, он любил ходить полуодетым: ряса на голое тело, пятки посверкивают, либо на одной ноге валенок, на другой калоша. И что же? После 1920 года все в Оптиной ходили разутые, без белья или в пальто на рваном белье. Также о. Нектарий охотно собирал в своей келье всякие камешки, стеклышки, обломочки, раскладывал этот хлам по коробочкам, похваляясь: «Это мой музей». После закрытия обитель стала музеем «Оптина пустынь». А в 1920 году, за год до голода, раздал всем духовным чадам по пять мятных пряников в память насыщения пяти тысяч пятью хлебами.

Когда Колю Беляева постригли в рясофор, первым поздравить его подошел о. Нектарий, еще не Старец. «Ну, держись теперь, как начнут смирять, как начнут, только держись!» – быстро выговорил он и убежал. «Мне нравится о. Нектарий, только какой-то он чудной», – запишет юноша в своем дневнике с некоторым недоумением...

А Старец тем временем снимает с полки книгу Иоанна Златоуста, листает ее и приговаривает:

–  Олимпиада скорбела, когда учитель ее в ссылку пошел, а Златоустого как страдал! Там, в ссылке, климат был неподходящий, и он болел разными болезнями.

Не поняла Ирина, при чем тут Златоуст. Когда рассказала о. Никону, тот в раздумье потер лоб:

–  Похоже, мне Батюшка ссылку предсказывает.

Пошел к нему и спрашивает:

– Зачем Вы чад моих духовных смущаете?
– Прости, отец Никон, – повинился Старец, – это я испытывал ее любовь к тебе. Я пошутил.

И вытащил ватную скуфью с наушниками, снял с о. Никона его летнюю, а теплую нахлобучил ему на голову. Отец Никон задумался...
С ордером на обыск пришли в июне 1927 года. Накануне о. Никон целый день был в Оптиной, написал много писем духовным чадам, а утром велел Настасье принести. Только та отбыла в Козельск, в больницу, задыхаясь, вбежал о. Иаков: Где Настя? Ушла, – сказала Ирина. Верни ее скорее, обыск у нас.

Ириша к парому, а сестрицы и след простыл.

Напротив жили три монашки, о. Никон успел им шепнуть, чтобы шли навстречу, остановили Настю, только те встречали на дороге, а Настя, как назло, спрямила через луг. На улице ее насторожил запряженный лошадью воз, но не настолько, чтобы не зайти. Смотрит, калитка открыта, во дворе стоит чекист Блинков и мельтешат какие-то люди в военном. Обрадовались: –     Сама прилетела, птичка, заходи.

Письма, написанные о. Никоном, были у нее под мышкой. Настя развернулась и бросилась бежать. Блинков выстрелил вверх по воротам. Чекисты сказали: «Монашку застрелил». Ее догнали, отняли письма и затащили в дом – выпытывать, что говорил ей отец Никон.

–  Мы все знаем, но хотим проверить твою монашескую совесть. Чего язык проглотила?

Анастасия плакала. Наконец еле выдавила из себя:

– Не хочу с врагами разговаривать.
– Это тебе Никон сказал, что мы враги?
– Я была в Киеве и видела, там в пещерах на стене картина «Страшный Суд»: враг сидит, а ему со всех сторон несут и ведут...

– В комнату ввели арестованных отцов. Они стояли потупившись, в скуфейках и подрясниках. Стали оформлять протоколы, Настю заставили подписать.
– Плачь не плачь, – усмехался Блинков, – все равно попу твоему голову с плеч.
– Не такой уж я виновник, – улыбнулся о. Никон.

Ирина, как услышала об аресте сестры и духовника, за ночь пробежала 60 км до Калуги, где узнала, что Настю заключили в одиночку, а о. Никона и о. Кирилла в общую камеру с уголовниками...

По окончании следствия о. Кирилла с Анастасией выслали в Туркестан. Сбылось пророчество о. Нектария, который настаивал, что Анастасия Промыслом Божиим должна жить в Оптиной: так он определил ее в келейницы к о. Кириллу. А о. Никона отправили на Соловки. Произошло это 27.1 (н. ст. 19.11), в день перенесения мощей Святителя Иоанна Златоуста...

 

Одно утешение осталось – Холмищи, один свет в окошке Старец Нектарий. Однажды Ириша ночевала у Батюшки, а обратно он отправил ее поздно, правда, пообещав: «К вечеру будешь в Козельске», и дал колотого сахару в дорогу, которого Ирише как раз хватило до самой Оптиной. Часов в пять вечера она подошла к селу за 12 км от Козельска, а дальше ей идти не советуют: зима, темнеет, не стоит искушать судьбу. Уже нашла себе ночлег, скептически улыбнувшись: вот и не исполнилось батюшкино слово. И только помыслила сие, как подъезжают знакомые, они едут в Калугу через Козельск, приглашают с собой Иришу. Старец, как всегда, оказался прав...

Батюшка скончался 29 апреля (12 мая) 1928 года. Умирал очень трудно, в скорбном состоянии духа – так ему пришлось расплачиваться за чужие грехи и немощи, в непомерном количестве взятые на себя при жизни. В последние месяцы он запрещал детям приезжать в Холмищи, допуская к себе лишь избранных. Среди них был о. Сергий (Мечев), который незадолго до кончины специально приехал из Москвы причастить его, и о. Адриан (Рымаренко, в эмиграции архиепископ Андрей Рокландский), тот самый, чья мать опоздала ко гробу Старца Анатолия. Именно ему выпала горькая честь проводить последнего оптинского Старца в вечность. В последний момент он возложил епитрахиль на агонизирующее лицо о. Нектария, и тот испустил дух под епитрахилью.
На его могиле более полувека простояли два креста, один в изголовье, а другой в ногах, как, знак того, что Старец нес скорби свои и ближнего. Они стоят там и сейчас, но мощей отца Нектария больше нет в земле: чудесно обретенные 16 июля 1989 года, они почивают в Введенском храме Оптиной пустыни, в западной стороне Амвросиева придела...

В этом же году окончательно довершился раздел Оптиной пустыни. Музей упразднили, территория обители перешла к местным властям. Духовных чад о. Нектария, в том числе дачян, разогнали. Осиротевшая Ириша, всех потеравшая, и сестру, и духовника, и Старца, – некотрое время жила в Козельске. В то время здесь жил валаамский архимандрит Иоанн (Оглобми). До закрытия монастыря он часто бывал в Опиной, и до отъезда в Москву она несколько раз ходила к нему на исповедь. Одна духовная дочь о. Нектария сокрушалась:

С кем ей жить после его смерти? Старец сказал: «Работай. В работе незаметно пройдут годы». Этому примеру и последовала Ирина Бобкова. Она решила перебраться в столицу, там легче было прожить; кроме того, туда уехали многие оптинцы, родные люди на земле. С детства привыкшая трудиться, не гнушающаяся никакой черной работой, Ирина поступает домработницей к преподавателю военной академии Конгаитина Юльевича Беренца.

В конце 20х годов над первопрестольной еще парил золотой купол Христа Спасителя, на Маросейке принимал паству о. Сергий Мечев, в храмах ежедневно приносилась Безкровная Жертва. Правда, батюшка Нектарий не благословлял своих чад ходить в «красную» (обновленческую) церковь, но другое дело, если речь шла о захваченных живоцерковниками чудотворных иконах, например", знаменитой Иверской Богородице. В таких случаях он велел вступать в храм, не глядя по сторонам. Ни мыслью, ни тончайшим движением чувства не участвуя в свершаемом богослужении, подойти к иконе, приложиться, вознести молитву, а если ставишь свечку, приноси ее из дома или из православной церкви, в обновленческом храме не покупай. Не раз, сжимая в кулачке теплый воск, Ирина ходила так в Иверскую часовню, пока в 1929 году ее не разобрали...

О. Никона услали на Соловки, но из-за непогоды этап застрял на Кемь пункте, и о. Никон отбыл срок в Кемском лагере. После этого ему была назначена ссылка в Пинегу. Оттуда регулярно приходили письма: не рвать эпистолярную ниточку с духовными детьми он считал своим пастырским долгом. Еще раз подтвердилась прозорливость последнего Старца: Ирина стала обращаться к духовнику письменно. При этом он решительно запрещал кому-либо приехать к нему, хотя многие хотели. Боялся скомпрометировать своих чад знакомством с «врагом народа»? Не хотел обременять собой? Искал молитвенного сосредоточения там, на краю земли?..

В марте 1931 года он признается Ирине, что серьезно болен, а ей снится странный сон: будто и комнатка о. Никона, вдруг туда входит Старец Варсонофий, живой и явственный, кажется, пальцем можно потрогать, и выносит мебель, в том числе и кровать. «Зачем, Батюшка? – будто бы спрашивает Ирина. – о. Никону негде будет спать». – «Эта постель ему больше не понадобится, – ответил Старец, – он идет ко мне, я дам ему, где отдохнуть...» Взволнованная, Ирина пишет о. Никону огромное письмо и просит разрешения приехать. «Хоть сон твой и истинный, но я не благословляю тебя приехать. Отложи и положись на волю Божию», – ответил о. Никон.

Она была готова ехать в ссылку к любимому духовнику хотя бы на его могилку. «Перестаньте думать, начинайте мыслить», любил повторять о. Нектарий. Думать – значит растекаться мыслию по древу, не иметь целенаправленности. Инокиня Ирина решилась на этот шаг не раздумывая, но размышляя! Она опять пишет в Пинегу: «Пришлите мне телеграмму, чтоб знать, застану ли? Еду ли к Вам живому?» И получила телеграмму: «Счастливого пути».

С этим благословением она пошла к иеромонаху Пимену, недавно почившему Святейшему Патриарху, который в то время был регентом Пименовской церкви, и она, было дело, катко служила ему, пять недель еду готовила. В тот день хоронили ее знакомого гомельского батюшку о. Александра (Зыкова). После отпевания она все рассказала о. Пимену. Тот сказал: «Поезжай, я деньги дам, мне дали 60 рублей на могиле о. Александра». Отслужил молебен, затем акафист Святителю Николаю и благословил ее широким крестом.

Выехать на север в то время было делом нелегким – за 14 лет советской власти он успел превратиться в страну лагерей и высылок. Ирина обратилась за помощью к оптинке Н. А. Павлович, которая работала в то время в Красном Кресте. Поначалу та не взялась хлопотать: «Не доедешь, не пропустят», но Ирина пламенно молилась, и обстоятельства стали ей благоприятствовать. В ту же ночь Павлович принесла пропуск, а утром стучится: «Давай деньги на билет». Оказалось, в Архангельск отправляют женщину врача с подпорченными нервами, и ей срочно необходима попутчица.

Наконец поезд тронулся. Ирина сидит, стиснутая со всех сторон, прижимает к груди огромную корзину с гостинцами для ссыльных и не смеет верить своему счастью. По вагонам ходили чекисты, снимали всех незаконно проникших в вагон, но над Ириной как Ангел Хранитель стоял. «Эту не трогайте, сказал проводник, – она психическую везет». В Вологде проверка повторилась, и она опять уцелела...

Прибыли в Архангельск, а нужный рейс отменен, по реке сплавляют лес; между тем до Пинеги 220 км. Что делать? Расспросила людей, те подсказали другой путь. Кое-как добралась на лошадях до Паленги, чтобы дальше плыть рекой – новая незадача, пароход только что ушел, а следующий через сутки. Куда деться? Спасибо, старушка богомольная приютила. Матушка Серафима запомнила: Николаем его звали. Он-то и посадил ее на буксирный пароход – сто километров, и она в Пинеге! Это было 9(21) июня 1931 года.