Как-то мы с Мотей были у Батюшки, и он сказал нам: «Прошу и молю, не набрасывайтесь ко всем под благословение, не знаете, кто они, все в шелкоту нарядились. Подойдите ко кресту и идите домой». Потом мне сказал: «Большая трухмалка тебе будет», как я поняла впоследствии, это относилось к выписке. Моте сказал: «Глажка тебе требуется». Это непонятно нам до сих пор. Он ведь всегда говорил очень своеобразно.
Сказал мне один раз: «Ты с простинкой, ты-то с просту, а тебя – с мосту». Ой, сколько раз я летала «с мосту»!
Один раз сидела я у Батюшки, а он такой скорбный сделался и говорит: «Вот было бы мне свободно, сколько бы я принимал, а вот сижу, как в клетке. Дар имею, а передать некому».
Вспоминай слова из проповеди Владыки Николая: «Как же должны мы благодарить Господа за то, что посылает Он миру людей не от мира сего». Эти слова так точно относятся к покойному Батюшке Игумену Иоанну...
Написала вроде бы все точно, что запомнила, прошло уже больше тридцати лет, а так ясно слышится Батюшкин голос, и представляется он сам, благостный. Родился он в 1874 году в день Рождества Богородицы, а умер 5 июля 1958 года.
Как-то я пришла к Батюшке в тот момент, когда Стефанида Сергеевна говорила, что похоронят его на Преображенском кладбище, что она ходила туда и нашла могилку своей племянницы, обложила ее дерном, и что рядом положат Батюшку, на это он промолчал, видно, что был не согласен. Потом Стефанида Сергеевна говорит, что и отпевать его будут там, и назвала, кто из священников. А Батюшка говорит: «Отец...» (он назвал Ваше имя). Она говорит, что Вы из другого города, и не разрешат Вам, а Батюшка все свое, повторяет Ваше шля. Когда же отпевали, то я не помню, как именно, помню только, что не таким чином, как полагалось, а Вы, стоя в алтаре, про себя совершали по положенному чину.
Когда Батюшка Игумен Иоанн был еще жив, но уже ничего не видел, пришла Евпраксия Семеновна, которая не была у него несколько лет, а у нее на Армянском кладбище в оградке похоронены мама и бабушка. Только Евпраксия Семеновна вошла. Батюшка говорит: «Как хорошо, что ты пришла, положи меня в свою оградку на Армянское, там у меня много родных». Когда Батюшка скончался, то Стефанида Сергеевна все же решила похоронить его на Преображенском кладбище, пошла оформлять, а ей не разрешили. Тогда Евпраксия Семеновна пошла на Армянское и в воротах встретила директора; она сказала, что ей нужно похоронить своего дедушку, и директор сразу разрешил.
И еще мне рассказывала Надежда Андреевна (мама Марии), что как-то, когда Батюшка был уже совсем плох, они пришли к нему, но Стефанида Сергеевна их к нему не допустила, и они сидели около стола. Батюшка вдруг говорит Стефаниде Сергеевне, что надо бы ей лечь отдохнуть, она послушалась и легла, и тут же захрапела. А Батюшка подозвал их, поговорил, закончив, сказал «Аминь», и, когда они отошли и сели на прежние места, Стефанида Сергеевна проснулась.
И еще; выше я написала слова Батюшки о том, что Матерь Божия икона «Утоли моя печали» всегда надо мной. И, видимо, он провидел не только настоящее, будущее, но и прошлое. Лет за восемь до этого в день празднования иконы Божией Матери «Утоли моя печали» меня сбил поезд, шедший задним ходом. Я лежала на правом боку около рельс и чувствовала, как около моей спины крутятся колеса (даже вырвало клок на пальто), и если бы дошел до меня паровоз, то он измолол бы меня поршнем, как в мясорубке, но не дошел, слава Богу, а остановился как раз около меня.
Еще раз как-то шел разговор о нерадивых священниках, на что Батюшка сказал: «По покупателю и продукт».
Сказал мне однажды: «Детка моя, прошу и молю, нет-нет да и заглядывай к Нечаянной Радости». Так и получается, что очень редко могу я там бывать.
А Вам как-то просил передать его просьбу: «Детка моя! Прошу и молю, не давай за всех поручительства».
Вот так все вдруг вспоминается. Ведь времени прошло много, и память стала плохая.
Рассказывала Евдокия Николаевна Дрожина, как она много слышала о Батюшке и очень хотела побывать у него. Попросила свою знакомую, которая к нему ходила, и вместе пошли. Та показала ей, куда войти, а сама не пошла, осталась ждать на улице, так как опасно туда часто явно заходить. Когда Евдокия Николаевна вошла, то Батюшка говорит: «Что это (назвал по имени) там стоит? Пойди, позови ее». Оказывается, что ей-то особенно надо было придти к Батюшке, хоть она этого и не знала. Обе ушли утешенные. В другой раз Евдокия Николаевна в большой скорби шла к Батюшке, а он говорит Стефаниде Сергеевне: «Вот идет, идет какая скорбная» (потом Стефанида Сергеевна это вспомнила). А как Евдокия Николаевна вошла и не успела еще ничего сказать, Батюшка уже на все сам ответил.
Не помню, о чем был разговор, запомнилось только, что Батюшка сказал: «Вот фонарь-то у меня один остался и светит плохо». Но уже не представляю, если бы у него их было два, как бы они освещали. До сих пор даже как-то приходишь в трепет при воспоминании, как он, когда разговаривал, вдруг так озарял одним своим оставшимся глазиком, что и не передать того чувства, как прямо дух захватывало в этот момент, прямо как внутрь заглянет. Я как увижу свет фар подходящего поезда, так вспоминаю его взгляд. Только это свет вещественный, а тот был неземной, благодатный, мгновенный.
В службе Святителю Иннокентию есть слова: «Не Старцы наша возвестиша нам, не Старцы наша поведаша. Сами видели славу Твоего Угодника». Вот и тут никто не сказал, а сами видели мы этого великого Старца.
Бывало, уходя от него, спрошу, можно ли еще придти, а он так благостно отвечает: «Можно, можно, детка моя, будет нужда, приходи, помогу». Так и слышится его голос – «можно, можно». Как-то особенно Батюшка это говорил...
СВИДЕТЕЛЬСТВО ЧЕТВЕРТОЕ
Игумен Иоанн Соколов
(записано сестрами В. Д. Федоровской и З. Д. Прянишниковой)
Родился приблизительно в 1875 г. в богатой семье. Отец был управляющим делами в издательстве Сытина, имел свой небольшой дом на Бутырской улице в Москве напротив церкви Рождества Богородицы, где он был ктитором. Мальчик рано лишился матери.
Воспитывали его отец и бабушка в строго православном духе. Отец не жалел средств на воспитание сына, учил его (помимо гимназии) и языкам, и музыке. Бабушка с любовью принимала странников и монахов-сборщиков – таким образом мальчик рано познакомился с монахами из Оптиной пустыни. Они пригласили погостить его летом и он поехал вдвоем с товарищем. Следующим летом поехал опять – и остался там навсегда. Было ему тогда 16 лет.
Вскоре с ним случилось несчастье. Молодые послушники спускались с колокольни, и Ваня заявил товарищам: «Что вы тихо идете, вот смотрите, как я пойду!» Стал прыгать через две ступеньки и поскользнулся на крутой каменной лестнице, слетел вниз, разбил и переломил бедро. Позвали Старца о. Анатолия, который, покачав головой сказал: «Зачем теперь его наказывать, он сам себя наказал!» Вызвали отца, тот уговаривал сына оставить монастырь и уехать лечиться в Швейцарию к лучшим врачам, которые могут исправить ногу. Но Ваня заявил: «Я пришел в монастырь не для красоты, а для убожества, вот и буду убогим!» После перелома он долго болел и остался на всю жизнь хромым, немного горбатым, маленького роста.
Как он рос духовно дальше, он не рассказывал. Мы знаем только, что там он стал священноигуменом».
Воспоминания В.Д.Федоровской
В первый раз я видела его мельком в гостях у знакомых в 1939 году. Я зашла к ним за мамой, чтобы отвезти ее домой. За высоким столом сидел маленький старичок, еще не очень седой и бодрый. Я поклонилась ему издали – стол мешал подойти ближе. Он поглядел на меня пристально. «Друг, не скорби! Бог-то – вот Он!» – с этими словами он поднял обе руки кверху. А у меня действительно была на душе скорбь и безпокойство за сына Димитрия, которого неожиданно пришлось проводить на военную службу в другой город.
Скоро пришлось узнать от тех же знакомых, что о. Иоанн выслан из Москвы в Кустанай .Знакомые и друзья собирали для него небольшую сумму денег ежемесячно. После он рассказывал, что в Кустанае не всегда имел постоянное жилье, иногда приходилось ночевать на чужом крылечке, «и не хворал, был здоров, как бык».
Началась война 1941 года. Сын мой Димитрий был отправлен на фронт, и с августа от него не было известий. Наша знакомая написала об этом о. Иоанну и получила ответ: «Зачем Старицы (т.е. мать и бабушка) скорбят о Мите? вернется – с победою!» Так оно и было. Летом 1944 года пришло письмо от Мити, а в 1945 году он вернулся.
(Здесь обрываются записки В. Д .Федоровской. Смерть помешала ей довести их до конца).
Воспоминания З .Д. Прянишниковой.
Вернувшись из ссылки о. Иоанн жил под Москвой в маленьком флигельке у своих друзей. Когда сестра моя Валентина приехала туда в первый раз, ее приняли в большой семье за чайным столом, где сидел и о. Иоанн. Разговоры велись разные, а о. Иоанн стал говорить о том, как некоторые люди утром, не помолясь, вскакивают и сразу берутся за всякие хозяйственные дела, «как кукольники какие-нибудь» (речь у него была своеобразная); утром надо прежде всего положить три поклона – Господу, Царице Небесной и Архангелу Михаилу. Сестра сидела и краснела, чувствуя, что все это говорится по ее адресу: по утрам она спешила приготовить завтрак для родителей и для уходящих на работу, а потом уже читала утренние молитвы, иногда и на ходу. Большой образ архистратига Михаила был в комнате, где она жила с мамой. Еще о.Иоанн говорил, что в Евангелии «не надо искать ни красноречия, ни философии – Христос был простец”. А сестре как раз в ту пору казалось, что в Евангелии мало философии.
Потом и я к нему ездила, иногда с сестрой, иногда одна. Еще раз встречались за чайным столом, потом раза три в его комнатке. «Дедушка» был немногословен, но каждое его слово было с весом; в подробности вдаваться не любил. Как будто слегка юродствовал, произнося некоторые слова подчеркнуто неправильно, например: «ехал сегодня из церкви на метре». Иногда говорил непонятно, словно загадкой, – а может быть, просто мы не умели понять?
У сестры долго и упорно болела левая рука. Врачи предполагали, что это – от сердца; лечили безуспешно. О. Иоанн взял крест (у него был с мощами) и крепко прижал его к этой руке, еще дал маслица от преподобного Сергия и сказал, как им пользоваться. И рука больше не болела.
Удивительно верные характеристики о. Иоанн давал людям, о которых его спрашивали, хотя он их никогда не видел. Я ему рассказывала о своей подруге Нине, когда-то бросившейся под поезд и оставшейся без ног, и горевала, что она неверующая, а Дедушка мне так обрисовал и ее характер, и предполагавшуюся помощницу, которую мы хотели к ней устроить, как будто давно знал обеих. Еще я что-то спрашивала про ту же Нину, а он смотрит на меня с жалостью и твердит: «удерживаться надо, удерживаться!» Только потом я поняла, от какого поступка, не имевшего никакого отношения к Нине, мне надо было удерживаться.
У нас в семье возникали какие-то трудные для мамы и сестры положения. Брат женился в третий раз и поселился с новой женой у нас, племянник Димитрий, вернувшийся с войны, также женился. У них бывали друзья и родные. А наш отец часто страдал от многолюдства и отсутствия привычной тишины. Сестра говорила брату, чтобы он хлопотал о новой квартире, а ему не хотелось никуда переезжать. О. Иоанн на все это сказал: «Он скоро от вас уйдет». Подумали: разменяет прежнюю свою квартиру на две. Вскоре (в сентябре 1946), переходя Бутырскую улицу с группой людей, брат был убит мчавшимся пикапом. Дали знать Дедушке, он прислал одну знакомую сказать маме: «лучше, что так случилось, иначе Николай покончил бы с собой». Мама не хотела верить, но ведь Николай никогда не делился с родными своими переживаниями – ни служебными, ни личными.
У своих друзей о. Иоанн недолго пожил. У них изменились семейные обстоятельства, и ему пришлось уехать. Снимал он маленький домик вроде сторожки в каком-то частном владении по Ярославской ж.д., забыла уже, на какой станции. Домик стоял поодаль от хозяйского дома, но весь на виду, как на ладони. По хозяйству о. Иоанну помогала одна преданная душа – старая, но добрая вдова, совсем неграмотная, Степанида. И здесь мы были у него несколько раз. Он у себя служил молебен с водосвятием и давал освященную воду, чтобы пили ее по глотку утром и вечером: «будешь пить – будешь здорова душою и телом!» Он продолжал ездить поездом в церковь (Сокольники?). Один раз он мне торжественно сказал: «Я сегодня священнодействовал». Я не допытывалась, где именно. У него были друзья среди московских священников. Один раз сестра застала у него о. Иоанна Крестьянкина, тогда служившего в Москве. После его ухода Дедушка сказал про него: «Дивный батя! Постник, как древние». (А Дедушка и сам ел очень немного и был крайне неприхотлив. После войны все было по карточкам, ему несли кто что мог, часто сладкое, конфеты к чаю; он говорил: «Что мне сладкое! Мне бы селедочки с луком – и ничего больше не надо).
Однажды сестра привезла к нему о. Николая Пульхритудова по просьбе последнего. Они при ней разговаривали. Ей были понятны только самые первые фразы, остальную беседу она слышала, но ничего в ней не поняла. На обратном пути она спросила о. Николая: «Вы все поняли у о. Иоанна?» – «Все понял. Это святой Старец». А Дедушка сказал про о. Николая: «Недолговечен он. Ну, года два поживет». Через два года о. Николай очень тяжело болел и чуть не умер, но потом еще жил более 10 лет, хотя постоянно болел.
В один из моих приездов я спросила Дедушку об о. Сергии М. – моем духовном отце – мы ничего не знали о нем с осени 1941 года, все надеялись, что он где-то, может быть, без права переписываться. О. Иоанн медленно, с расстановкой произнес: «Думается мне, что он уже по ту сторону» К этому я совсем не была подготовлена, он, видя, как во мне все вздрогнуло, поспешно добавил: «Да нет, он существует», – и я всей душой ухватилась за последние слова, поняв их так, как мне хотелось понять. Много позже мы узнали, что о. Сергия не стало уже в 1941 году.
Настанет время, говорил о. Иоанн, что надо будет «взойти в неувядаемость и заклеиться в свой уголочек». Это – подлинные его слова, я в тот же день записала. “Надо двух стариков не забывать – преподобных Сергия и Серафима!»
Иногда говорил и о судьбах страны, но не все было понятно. «Вот будет, что убирать (с полей) будет нечего, а потом будет большой урожай, а убирать будет некому». Теперь-то мы видим, как в сельском хозяйстве не хватает людей. «Вот все, что теперь, будут искоренять, – Батюшка, да что же именно? – он повторяет: «Все, что теперь будут искоренять», – и еще что-то в этом же роде, но не уточняя. А когда наступила «ликвидация культа личности», я это вспомнила.
«Будут всем ордена давать, вот и Зоечка приедет ко мне с побрякушкой». В 1954 году давали ордена за долгую службу на одном месте и я получила орден «Знак почета», но к Дедушке не могла его повезти – о. Иоанна уже не было в живых.
Один раз о. Иоанн пытался мне что-то втолковать, а я не могла понять. “Не понимаете?» Повторил. И все равно было все непонятно, как будто на незнакомом языке говорил.
Он очень любил нашу маму, а за ней и нас и обещал и по смерти своей нас не забывать: «Постараюсь дать о вас телеграмму», – и показывает рукою вверх.
В 1948 г. тяжело заболел отец, болел больше месяца. Во Вторник на Страстной поехала я к о. Иоанну. Он был в тот день совершенно измучен, не помню, ездил ли куда или посетители довели его до изнеможения, но он еле говорил от усталости, все-таки меня принял. Был уже вечер. Я рассказала об ухудшении болезни отца. О. Иоанн сидел, смотрел на стол и часто крестил его, как всегда делал. «Сегодня что у нас? Вторник? Вот, если семь часов проживет, то будет жить». Обещал молиться за болящего Димитрия. С тем я и уехала, и не пришло мне в голову, что о. Иоанн оговорился от усталости, что хотел сказать «семь дней», а сказал «семь часов». Он послал кусочек от камня преподобного Серафима, на котором преподобный молился, и велел этот камень класть отцу на грудь, но мы клали на постель рядом, прижав к боку, а то со своей груди больной мог сбросить. В Страстную пятницу отец умер, в 11 часов утра. В тот же день о. Иоанн безпокоился и сказал Степаниде: «А не умер ли наш Димитрюшка?» Позже о. Иоанн говорил, что отец наш прямо восшел в Царство Небесное, потому что умер в такой день – «такой чести немногие и духовные лица сподобляются».
Количество посетителей о. Иоанна постоянно вызывало подозрения у местных властей; один раз к нему приходили, но не арестовали, поговорили и ушли. А потом на него был донос, его забрали и почему-то отправили в Рязань в тюрьму. Через какое-то время его сочли психически больным и пометили в тюремную больницу. И вот неграмотная Степанида ездила к нему, хлопотала за него и в конце концов добилась, назвавшись родственницей, чтобы ей отдали старичка на поруки. В это время Степанида получила хорошую комнату (после сноса домишки, где она жила раньше) в новом районе (Медведково?) и поселила там Дедушку, а сама ютилась за занавеской. О. Иоанн очень ослабел после тюрьмы и стал слепнуть, и Степанида никого не принимала. Сестра ездила туда один раз. Степанида к нам приезжала, привозила от Дедушки благословение и освященную воду.
Степанида была глубоко верующей и всегда прибегала за помощью к Царице Небесной. Маме нашей Степанида рассказывала разные случаи, когда ей чудесно помогала Матерь Божия. «Царица Небесная! Какая же ты милостивая! Я только подумать успела, а ты уже мою просьбу выполнила!» Эта помощь была оказана при хлопотах об освобождении Дедушки из рязанской тюрьмы и о прописке на новом месте; были и другие случаи.
В последний год жизни о. Иоанн совсем ослеп и плохо ориентировался в комнате. Один раз ночью он упал с высокой кровати и Степанида встала над ним в ужасе, думая, кого же звать ночью на помощь. Но ... воззвала к Царице Небесной и сама взяла Старца на руки, подняла и положила на кровать.
Умер Дедушка в начале 1950-х г.г. (год точно не помню), 5 июля /н. ст./ Похоронили его в Москве, на Армянском кладбище, где у кого-то было место. На могиле поставлен памятник из черного камня.
© 2005-2018 Оптина пустынь - живая летопись