Страницы жизни игумена Иоанна (Соколова)

 

СВИДЕТЕЛЬСТВО ВТОРОЕ

 

Моя мама – Надежда Андреевна Катасонова – скорбная, добрая, доверчивая. Она часто обращалась к Батеньке за советом и утешением.

Мама пережила тяжелую жизнь и воспитала одна пятерых детей, так как муж ее был на трех войнах и не вернулся. Дети ее Иоанк, Анна, Александра, Евдокия, Мария.

Батенька, благослови.

Сын Иоанн жил в г.Бугач. сноха прислала письмо, чтобы мама приехала к ним, якобы сын тяжело болен. Надежда Андреевна пошла к Батеньке.

Он сказал: «Какие они больные, такая ты здоровая. Пусть поедет дочь». И, действительно, они хотели поехать на курорт, не на кого было оставить дом.

У Анны пил муж. Однажды не впускали его пьяного в метро, и 011 подрался. А когда привели его в милицию, оказалось, что он избил их сотрудника. Пришел домой, ревел по-страшному: «Мать, меня посадят».
Надежда Андреевна со слезами поехала к Батеньке. Батенька очень долго охал: «Ох, ох, беда». А потом помолился и сказал: «Ну, все обойдется».

Действительно, когда муж Анны пошел в милицию, его только оштрафовали, потому что не было свидетелей посторонних, а без свидетелей им нет веры.

У Евдокии муж дрался. Надежда Андреевна стала жаловаться Батеньке на зятя. А он ответил: «То мука плохая, то дрожжи
Плохие».

Евдокиин муж не переставал хулиганить, а Надежда Андреевна то и дело ходила к Батеньке (ведь материнское сердце). Однажды Батенька сказал: «Ку вот, все, последний раз и конец». (Конечно, он помолился.)

И что же случилось. Муж Евдокии, когда она была на работе, приехал на машине и забрал все вещи, даже детские. Мать его говорит: «Приезжай ко мне в деревню, а то они посадят тебя». Они были в страхе. И он посей день живет в деревне.

Маленькая дочь Евдокии (3-4 года) очень любила просфоры и, когда ее приведут в храм, на коленях молилась. Надежда Андреевна сказала об этом Батеньке с радостиго. А он ответил: «Посмотрите, когда ей будет после семи лет». И что же? В храм ее не зазовешь, и все позабыто.

Надежда Андреевна пришла к Батеньке в скорби, уж очень обижала ее сноха. В это время Батенька уже сильно болел, и Стефанида Сергеевна (послушница его) говорит: «Не надо его безпокоить. Он плохо спал». Они сели пить чай.

Вдруг Батенька сел на кровати (не слыша и не видя Надежду Андреевну, он уже ослеп) и начал говорить, долго говорил, на все мысли Надежды Андреевны ответил и сказал: «Аминь». Надежда Андреевна ушла успокоенная.

 

У меня, Марии, на нервной почве пропал голос. Я целый месяц говорила шепотом.

Пришла к батеньке. Он благословил меня, а потом взял за шею и долго мял, где гланды. Вернулась домой и не заметила, как стала говорить нормальным голосом.

Однажды Степанида Сергеевна попросила посидеть с Батенькой, ей надо было куда-то поехать. Она приготовила, чем его покормить. Когда он проснулся, я попросила у него благословения и стала его кормить. (Он был уже очень больной, не ходил и не видел.)

Когда я все убрала, Батенька взял мою голову, прижал к своей груди и долго плакал. Нет, он не плакал, а рыдал навзрыд. И я тоже плакала. Батенька увидел мою будущую жизнь, я не могла его успокоить. Да, я была еще девочкой, и он за двадцать шесть лет предвидел мой тяжелый крест. А потом сказал: «Господь не оставит тебя».

Степанида Сергеевна рассказывала такой случай. Когда Батенька был в заключении, у начальника тюрьмы была плохая жена. Она его и ревновала, и не доверяла ни в чем, вообщем, жизни от нее не было.

Начальник тюрьмы слышал о Батеньке, позвал его к себе и все ему рассказал о жене. Батенька велел ее привести. Они встретились. Батенька долго с ней беседовал, и она изменилась. Начальник был очень рад.

С тех пор Степаниде Сергеевне разрешили ходить к Батеньке чаще.

Уже дома как-то вызвала Степанида Сергеевна к Батеньке врача, чтобы осмотрел его.

Когда врач стал Батеньку слушать. Батенька постучал его по плечу и сказал: «Ох, сам ты какой больной и скорбный».
Потом врач сказал: «Правильно, у меня в семье очень не ладится с женой».

Когда Батенька был уже очень больной, Степанида Сергеевна думала, где его похоронить. Скажет ему: «Где тебя хоронить?», а он ответит: «Армянское, Армянское». Она говорит: «Нет у меня там никого, к кому похоронить».  А он опять: «Армянское». Она думает, ну, наверное, с головкой у него что-то.

Потом пришла Евпраксия Семеновна и сказала, что у нее есть место на Армянском кладбище.

Батеньку отпевали в церкви, что на Преображенке. Отпевал отец Василий, народу было много.

Поначалу на могилку ходило много людей. Придешь и не знаешь, где посадить цветы. Сейчас стали мало ходить, видно, многие поутлерали, а другие стали старенькие. По мере сил поддерживаем порядок.

 

Бывает так грустно и больно, ну, думаю, прииду на могилку – наплачусь вдоволь. А придешь, пока все уберешь: вымоешь памятник и ограду, посадишь цветы, польешь, покупаешь у Батеньки, что с собой возьмешь. Пройдет два-три часа, и незаметно успокаиваешься и забываешь про грусть.

Вспомнишь, в каких трудных условиях Батенька жил в последнее время на Детской улице. Никаких удобств, зимой холодно, комнатка не более восьми метров. Затопит Степанида Сергеевна буржуйку жестяную, дышать нечем. Сколько раз Батенька обжигался. Такая болезнь – рак печени, и он находился в таких домашних условиях. Дикая боль. Степанида Сергеевна была ласкова с Батенькой и звала его: «Батенька, Батенька».

А Батенька всех называл: «Детка, детка». И всегда даст на дорогу гостинец. Завернет аккуратно в бумажку несколько кусочков сахару или беленького хлебца. Очень любил угощать, за столом всегда сделает мне сладкий чай и скажет: «Ты кушай, кушай». Светлая Ему память. Молись о мне, грешной, дочь Надежды Андреевны (многогрешная Мария).

 

СВИДЕТЕЛЬСТВО ТРЕТЬЕ

Воспоминания о Батюшке отце Игумене Иоанне Оптинском письмо к духовному отцу.

Первый раз я была у Батюшки, когда он жил в Удельном, еще на старом месте, где Вы бывали. Как я к нему попала, я никак не могу вспомнить, только помню, что он вышел ко мне, а что говорил, я не поняла. Приехала домой и по своей дерзости говорю Моте: «Не знаю, что в нем нашел батюшка, называет «профессором Небесной Академии», а что он говорит, и не понять, так, плетет кое-чего». Зато было уже, когда Вы были арестованы.

В другой раз поехали мы вместе с матушкой Евгенией к Игумену Иоанну, когда он жил в Удельном, но в другом месте. На этот раз Батюшка встретил нас хорошо, пили чай. Спросили у него благословения, чтобы написать от имени Танечки заявление об освобоздекии Вас, а он ответил, что писать никуда не нужно, а нужно только просить «Верховную Верхушку», и говорит: «В неявности придет». Слова его «в неявности придет» сбылись точно. По возвращении из лагеря позвонили вы ночью – точно что «в неявности».

Не знаю, помните Вы или нет, когда жили в Измайлово, а Мария Ивановна, Катюша, Коленька и Феодосия Ивановна уехали по Святым местам, приехали в Москву Танечка с матушкой и были у Вас в Измайлово, и туда же привезли Батюшку. Он сказал Танечке, что она Вас больше не увидит, «пишут, пишут, вот сколько написали» (и показал толщину папки – сколько), «вот-вот постучат», потом помолчал и говорит: «Отложи до мая». Вас взяли перед самым маем.

Когда он еще  жил в Удельном, где мы были с матушкой Евгенией, то накануне праздника Казанской иконы Божией Матери Степанида Сергеевна говорит, что, может быть, поставить самовар, а Батюшка отвечает: «Можно, можно, поставь, только чайку-то мы с тобой не попьем». И послал ее сходить, где они раньше жили. Она поскорее пошла, чтобы вернуться, пока закипит самовар, да пришлось задержаться, а когда пришла домой, то его уже не застала – забрали, искали и ее, но ее не было, а то бы и ее увезли. Все же она впоследствии ездила к нему, где он был в заключении, а потом – в инвалидном доме. Из инвалидного дома она взяла его на поруки и привезла к себе, покалеченного, избитого. Ведь у него и руки были в пробоинах, и ноги перебиты, выбиты зубы, и глазик один остался. Печень, видимо, отбили. Все болело. Это, сказать прямо, живой был преподобномученик. А как всех он утешал!
Когда Вы по возьращении из лагеря служили в Пскове, Владыка (митрополит Николай) хотел выдать меня замуж и очень настаивал. Говорил: «Хорошая матушка из тебя будет, а батюшка-то тоже какой хороший будет». Я как-то боялась ослушаться Владыку, и в то же время не было расположения на замужество. Когда мы с матушкой приехали к Вам в Псков на Успение Божией Матери, а потом поехали в Печоры на Погребение, тогда я побывала у Старца Симеона, он меня расспросил обо всем, спросил, замужем ли я. Я ответила, что нет, и тогда он сказал: «Слава Богу! Вот тебе и Жених», и благословил меня образочком Спасителя. На этом я и успокоилась. А когда приехала в Москву, опять пришла к Владыке, а он встречает меня словами: «Ну, дорогая матушка, у меня образа готовы благословлять». Я не знала, как и .выкручиваться и кое-как отказывалась. А потом Вы сказали, чтобы пойти к Батюшке Игумену Иоанну, сами не хотели решать, но что скажет он. Как раз матушка приехала в Москву, и мы с ней пошли, уже в Богородское. Когда вошли к Игумену Иоанну, он встал к иконам и стал молиться своими, как всегда, «самоткаными» молитвами, особыми, и так усердно, и все от лица скорбящего. Потом, когда кончил, взял крест, чтобы дать нам приложиться, а мне тогда было нельзя подходить к Святыне, я так смутилась, но Батюшка дал всем (было еще два человека), а на меня взглянул своим одним глазиком, как фарой осветил, и креста не дал, только осенил, где я стояла. Потом он посадил меня к столу около себя и начал прорабатывать, очень сильно, но что говорил, я не могу вспомнить, только помню, что сказал: «Прошу и молю, меньше осуждай, а то как птица на лету зерно схватит, и – все знаю, все знаю». Когда кончил, перекрестил край стола и сказал: «Аминь». Тогда я сказала, что Вы послали меня спросить у него насчет замужества, а он говорит: «Ничего не скажу, что я могу тебе сказать, ведь я простой мужик указник, так, плету кое-чего». Это Батюшка обличил меня за мои слова Моте после первого посещения. Я все же не отступала и просила сказать, как же мне быть. Тогда Батюшка говорит: «Ладно, скажу – живи в скорбях, но в чистоте. Аминь!» и опять перекрестил край (угол) стола, как он всегда делал. После этого я уже долго не шла к Владыке, а когда пришла, он больше этот вопрос не поднимал. Чувствовалось, что был недоволен, но потом все прошло, и Владыка стал по-прежнему относиться ко мне.
Когда Вы уехали из Пскова, то получалось такое положение, что без прописки не дают регистрации, а без регистрации Вас не прописывали. Сидим как-то мы с Мотей и говорим: «Вот был бы у нас где уголок, жил бы там наш батюшка, а то ведь скрыться-то ему негде». А Вы как раз были у Батюшки Игумена Иоанна, и он Вам сказал наши слова. Вы пришли от него, рассказали, что мы с ней говорили дословно, и даже показали, как мы сидели.

Я работала на резиновой фабрике, где делали резиновые сапоги. Клеили их резиновым клеем, потом вулканизировали, и от этого был сильный запах, даже в конторе. Одна знакомая стала звать меня на фабрику, где делали кожаные цветы, зарабатывали там хорошо. Но эту фабрику хотели перевести на изготовление шелковых цветов, и нужны были люди, умекщие их делать. Поэтому эта знакомая меня звала. Я согласилась и уволилась, а когда сказала об этом Батюшке Игумену Иоанну, он ответил: «Прошиб сделала – редечный сок не сладкий, а хреновый еще хуже»».

Когда я пришла на новую фабрику, мне отказали, сказали, что тут будет реконструкция и принимать никого не разрешают. Так я осталась ни с чем. Пришла к Батюшке Иоанну, а он говорит: «Читай шесть вторников тропарь «Утоли моя печали». Она все время над тобой». И стал говорить, как Матерь Божия просит за меня Своего Сына, а потом добавил: «Будет за тебя двухручное, а то и трехручное поручительство». Я спрашиваю, а после шести вторников можно ли мне к нему придти, он отвечает: «Не знаю, сможешь ли». Я спросила, почему не смогу, может быть, умру. Батюшки рассмеялся и говорит: «Посмотрите на нее, про закество говорит, а умирать собирается».

Мне сказали, что надо позванивать на фабрику. Я стала время от времени звонить. И вот в шестой вторник мне ответили, чтобы я туда пришла, к директору фабрики. Пришла, а он говорит: «Ну, как вас не взять, хоть и не разрешают прием, но ведь трое за вас просят». Как потом выяснилось, звонили ему – директор со старой фабрики, главный бухгалтер и парторг. Так меня приняли, но поняли я, что, действительно, сделала «прошиб».

А когда после шести вторников пошла к Батюшке, Стефанида Сергеевна сказала, что он соборуется, и велела подождать. Потом подала им туда чай, а после приходит и говорит: «Батенька уснул». Так я и не попала к нему, как он предсказал.

Фабрику не реконструировали, остались кожаные цветы» Сначала зарабатывали много, по полторы тысячи (на старые деньги), а потом начали норму повышать, а расценки снижать. Мы гнали даже без обеда, на ходу ели, и все меньше и меньше стали зарабатывать. А условия были совершенно невыносимые для здоровья. Клей «Б4», очень ядовитый, и нитролак, ими приходилось пользоваться каждый день. Я доработалась до того, что стала сильно задыхаться, не могла без труда нагнуться, засыпала на ходу, не могла есть, все болело, как будто побитая, и по утрам еле вставала.

Однажды, это было 8 марта (Женский день), нас отпустили на два часа раньше. Вышла я с работы, день солнечный, купола в Кремле блестят, и так потянуло меня к Батюшке. Пришла  к нему, он сидит, где всегда, увидел меня и так ласково заговорил, что я расплакалась. Подошла к нему, поклонилась в ноги, а он прижал мою голову к коленям, и чувствую, что он водит по мне руками от головы, приговаривая: «Поплачь, поплачь, детка моя», а я того сильнее. Потом говорит: «Ну, хватит». Я встала, а Батюшка: «Дружочек мой, почитайка ты мне Евангелие». Я почитала. Батюшка говорит, что надо чаю попить, потом просит у Стефаниды Сергеевны водички и бутылочку и стал сам наставать своими дрожащими ручками. Стефанида Сергеевна говорит, что нальет, а он не дает, налил сам. Потом дал сахару и печенье. Я хотела уходить, потому что уже долго сидела, но Батюшка не пускает. Стефанида Сергеевна говорит: «Сиди, пока в себя не придешь, не отпустит». Потом отпустил. Ехала я домой, и сна не чувствовала, и боли не было. Утром встала, ничего не болит, и говорю Моте, что все у меня прошло. После, когда сказала Стефаниде Сергеевне, она ответила: «Он ведь все с тебя обирал».

Но работать становилось все тяжелее, трудно справляться с нормой. Елена Сергеевна предложила мне перейти в художественный фонд, я спросила Батюшку отца Иоанна, он сказал – попробуй, я уволилась, а там стали тянуть с недели на неделю. К нам ходила из Госстраха агент и стала звать меня туда, это было соблазнительно – время ненормированное, выполнишь работу, когда хочешь, а потом свободна. Думаю, к Вам можно почаще ездить, Вы тогда служили в Ясаково. Спросила я Батюшку, а он: «В страховую-то хоромину? Могу благословить дня на два на три для рассмотрения».

Поступила я туда, походила два дня, и так там плохо: приходят агенты, садятся за длинный стол, говорят всякую гадость, курят. Очень все противно. На третий день взяла я заявление и ушла.

Батюшка же мне все твердит: «Иди к старому хозяину», а я перечу, что там нет свободного места. Правда, когда я встречала старого директора, он, зная, что я не работаю, все звал: «Заходи, заходи». Посылая меня на фабрику. Батюшка говорил: «А ты понаклюнься, да поглубже, да понюхай не нюхательного, а махорочки, да покрепче, а потом скажешь: как хорошо, что я понюхала». И с таким довольным видом погладил себя по груди. В это время приходит ко мне с фабрики зам. главного бухгалтера и говорит, что увольняется кассирша и главный бухгалтер послал ее позвать меня на работу. Я не решалась идти в кассу, как раз приехали Вы, и когда пошли к Батюшке, я попросила спросить, как мне быть – боюсь иметь дело с деньгами. Батюшка Игумен Иоанн сказал, чтобы шла туда, «денежек в кассе не будет, ключики в карман – и будет ходить по магазинам». Так и было. Денег давал банк помалу. Закрою кассу и хожу по Вашим поручениям – покупаю, что надо.

Как-то, когда я была у него, Батюшка говорит: «А Марья-то, Марья, не мне бы говорить, не тебе слушать, такая сволочь, а уж Николай-то, уж Николай, ну и Николай!». Я не могла понять, про кого он это сказал, и оказалось – за сколько же лет предвидел! – что Мария Васильевна, у которой я была прописана, не предупредив меня, выписала за пределы Москвы еще в ноябре. Узнала я об этом в феврале, а срок для восстановления был только полгода, прошло таким образом уже три месяца. Директор же фабрики, Николай Степанович начал хлопотать за меня, но как раз была «чистка» Москвы, и отказали, так он дошел до Моссовета и все же добился, чтобы восстановить меня. И то только благодаря его авторитету, хотя это очень многих трудов ему стоило. Если бы не он, тоне видеть бы мне Москвы. Вот тут и сбылись слова Батюшки, что как хорошо, что я снова пошла работать на фабрику.

Когда я жила у Анастасии на Каланчевке, выхожу из метро, взгляну в сторону дома, и сердце замирает – так тяжело туда идти. Все время было мне там как-то страшно. Сказала это Батюшке, а он говорит: «Развращенка она, вшей бы тебе там не набраться, ну да перебьем (показал, как ногтем их бьют, и перекрестился), а змей-то, змей там сколько, так и кишат вокруг тебя».

На самом деле, когда Анастасия (хозяйка квартиры) была помоложе, то они со своей приятельницей занимались тем, что с вокзала зазывали к себе мужчин, спаивали их, обирали и выбрасывали на улицу, где подальше.

Один раз я испекла Батюшке манничек, как бисквит, мягонький, и говорю Моте: Хоть бы он сам покушал, зубиков-то у него нет, а очень уж мягонький». Пришла к Батюшке, он спал; когда проснулся, Стефанида Сергеевна говорит: «Батенька, Галинушка пришла, посмотри, какой пирожок тебе принесла». Батюшка поднялся, подошел к столу и, взяв пирожок, стал его со всех сторон ощупывать: «И не ожидал, и не ожидал, чувствительно благодарен. Мать, а мать, закрой-ка двери, чтобы никому, я, ты и она».
Вы поручили мне как-то спросить у него, что, может. Вам поступить в монастырь, он на это ответил: «Куда в монастырь, там везде сквозняки».

Когда отец Дорофей уехал на операцию, Вы остались на приходе один. Я была у Батюшки и сказала, что о. Дорофей уехал, так как болеет. Батюшка спрашивает: «Чем же он болен?». Я ответила, что грыжа, нужно делать операцию. А Батюшка: «Ну, я бы не сказал, что болезнь очень большая, себялюбка он, да их обоих метлой оттуда выметут». И тогда вскоре убрали из Ясаково о.Дорофея, и Вас перевели в Летово. А Вам, когда я была, Батюшка сказал, чтобы передала: «Детка моя, прошу и молю, имей побольше самолюбчивости».