Раз пожаловались братия: «Уж больно суров и строг отец... Все ему не так. Стараемся, а никак не угодим. Что делать?» – «И хорошо, что строг!» – сказала матушка. – «А как же? Я у вас на что грешный человечек, а иной раз, знаешь, как шумлю-то! Все старухи лежат да спят, а с этой что-то не так, – чего-то живет, зачем-то оставлена... Или для монахов, что ли? бить чтобы их? Ругать?.. Не-ет... Вас не ругают. Вас хвалят, а вы думаете, что вас ругают. Поняли? Как ребенка мать: и кричит на него, и за уши треплет... Вот и вы, – паства его, у него как родные дети. Он за вас перед Господом отвечает».
А однажды сказала: «Вы сюда пришли зачем? Бороться с врагом. Монастырь делать. Значит, всем нужно молиться друг за друга. Вон пошел брат: «Спаси его Господи, дай ему работы!» Другой трудится – и за этого помолись... Вот как нужно жить. Тогда вы братья будете все».
О сне говорила так: «Выспишься лишнее – погубишь себя... Мы всю жизнь не спали веселые были, здоровые!..»
И о еде: «Сила бывает не от еды, сила от Господа, – вот сила... Вот без Бога хоть объешься – все без толку. С Ним, с Ним, с Ним!.. Тогда и встанешь бодрым, и голодный пойдешь. Хоть и не ел – не ропщи, ты еще голода не видел. А Господь стобой – и ты сыт».
Редко благословляла матушка на дальние паломничества: «Лучше тут где-нибудь... А по дороге все растеряешь, что и имел...»
В Рождественский сочельник 1996 года о. Михаил, уже иеромонах, перевез матушку схимонахиню Сепфору из Киреевска в Клыково. Она приехала с монахиней Пантелеимоной. «На сотом году своей жизни, – говорит отец Михаил, – матушка справила новоселье, и с той поры мы стали жить по ее слову – «вместе»...
Привезя матушку, завели ее в только что отстроенный новый дом и сокрушались, помня ее старость, как она здесь будет жить. Но она себя мужественно и смиренно вела, хваля домик, «новую деревяшечку», как она его назвала. Матушку усадили на диван, укрыли ее пледом, так как печи топились в доме впервые. А я, сидя напротив, вспоминал о том первом разговоре и благословении, когда она сказала, что нам предстоит вместе жить».
Потом приезжали батюшки из Оптиной, видя все неустройство, предлагали матушке жить не здесь, а в монастыре. А она им объясняла, что вот Господь ей на старости лет вернул «деревяшечку». Как же не остаться здесь жить? Впрочем, многие думали, что она побудет денёк-другой и уедет назад в Киреевск. Но нет, этого не случилось. Не стала она покидать клыковских насельников.
В ее новой бревенчатой келии всё стало на место: в красном углу иконы, четки на гвозде, кровать... Топится печь. Весело потрескивают дрова. Потрескивает и дом, просыхая... Пахнет дымком. На столе деревянные ложечки, чашка, – такие вот вещи любила матушка. «Вот мне Господь домик вернул», – сказала она, вспомнив, очевидно, час, когда ломали у нее на глазах ее новый дом в деревне при раскулачивании. «Какой у меня отняли, точно такой же вернул Господь», – прибавила она. И ещё сказала, обратившись к монахине Пантелеймоне: «Ты видишь, мне вернули все... Это не случайно!»
В первый же день ее приезда отец Михаил отправлялся в Москву для сбора денег, и матушка его благословила, потом молилась об успехе дела. В один день собралась большая сумма пожертвований. Теперь, когда братия отправлялись в Москву, матушка говорила келейнице: «Поехали!.. Молись, молись за них, иди читай, чтоб Господь им помог, чтобы им там милостыню дали». По молитвам матушки стали притекать средства на возобновление храма.
Началось повседневное общение с матушкой, – рассказывает отец Михаил. – Мы каждый день брали у нее благословение. Она утешала нас, врачевала наши души. Каждый сделанный шаг мы обсуждали с ней». Вспомнил о. Михаил и случай с кровельщиками, которые зимой, в мороз, крыли железом кровлю храма. У них как-то не ладилось дело, швы расходились, и вот они пришли к матушке Сепфоре, так как слышали, что она прозорливая. Матушка обличила их, говоря, что они работают не с молитвой, а с бранными и черными словами. Увидев, что рабочие эти, хотя люди и нецерковные, устыдились, она ободрила их и посоветовала во время работы произносить Иисусову молитву. Научив их этой молитве, отпустила их с миром. С этого времени работа на кровле храма пошла успешно и быстро, – Иисусова молитва и в устах рабочих оказалась очень действенной.
Стояла зима. В храме совершалось богослужение. Несмотря на то, что там было холодно, столетняя схимонахиня матушка Сепфора стояла и молилась, одетая в легкое пальто и безрукавку поверх него. На Литургии не садилась совсем. Позволяла себе присесть только во время всенощной на кафизмах. Иногда постукивала себя палочкой по ногам, приговаривая: «Стойте! Стойте...» Она говорила, что возле братии видит духов злобы и что поэтому молиться надо очень усердно.
Живя в Клыкове, матушка выходила из келии только в храм. А к ней шли люди, жаждущие духовного слова. Это были и оптинскис иноки, и шамординские монахини и послушницы. Приходило много верующих мирян. Многих юношей и девушек она благословила идти в монастырь. Вскоре образовался возле нее большой круг духовных чад. Она учила многому. Например, правильно налагать на себя крестное знамение: сильно сжимать троеперстие («чтобы бесы не могли поместиться между пальцами») и крест накладывать точно и крепко. Священникам, идущим па богослужение, наказывала не вступать в разговоры, не останавливаться и не раздавать без особенной необходимости благословение налево и направо... Скорбела матушка еще и о том, что иные священнослужители неправильно, небрежно крестятся, подавая этим дурной пример. А бесы заносят все это в свои хартии и на мытарствах предъявят грешной душе каждый такой случай.
У матушки была еще келейница 3., которая потом стала монахиней. Она рассказывала, как матушка учила ее послушанию: «Она вырабатывала во мне смирение, испытывала меня, делала замечания и смотрела, как я это переношу. Иногда я понимала, а иной раз до меня не доходило. Вот идем мы в храм. Беру я ее под руку, а она мне: «Чего ты меня хватаешь? Кто ты такая?» – как я на это, обижусь или нет?.. Она меня еще так проверяла. Под столом у нее всегда нагружено было, наложено. Вот показывает мне: «Давай вот это положим... Почему оно там-то стоит? Поставь вот здесь». Я говорю: «Матушка, тут пойдут батюшки, спотыкаться будут». Она передвинет на другое место: «Ну, вот тут поставь». Я опять: «И здесь не место». Мне нужно было бы сказать: «Ну, пусть стоит здесь, пускай спотыкаются», – а я недопонимала... Бывало, ничего не скажет сразу, а только потом: «Когда же мы научимся быть послушными?» И начнет из житий святых примеры приводить».
Шамординские сестры часто навещали матушку в Клыкове. Дважды побывала и она в Шамордине. Одна послушница рассказывает: «Я, глупая и самонадеянная, никогда не искала наставлений и руководства духовных Стариц, даже с опаской о них думала, не в прелести ли они. И когда приехала мать Сепфора, я не сразу поспешила на кладбище, где она со всеми была. Но как враг ни старался, Господь не дал ему лишить меня животворных наставлений матушки. Переборов свое нежелание, я все же пошла туда, и вовремя, так как они уже отъезжали. Матушка сначала не хотела со мной разговаривать. «Некогда, – говорит, – некогда». Но я, чуть не плача, просила хотя бы благословить меня, да и другие за меня просили. Матушка уступила: «Что там у тебя?» Я начала с главного, – какая я гордая, как превозношусь перед сестрами, не смиряюсь. Матушка спрашивает: «А ты старая или молодая?» Я искренне, как в миру считается возраст, говорю: «Старая, матушка, мне двадцать пять лет». Все рассмеялись, и матушка заулыбалась. Говорит: «Не гордись: будешь гордиться – пойдешь в ад. Трудись. Молись... Трудись, и гордость пройдет. Смотри на всех милым оком». А потом благословила, постучала мне по голове и говорит: «Дурочка, ну кто так разговаривает? Надо наедине». Они уехали, а у меня на сердце такая радость была, такой мир, как на Пасху! В пяток Светлой седмицы 1996 года, в празднование иконы Божией Матери «Живоносный Источник», я побывала у матушки в Клыкове. Сестра Н. просила меня пойти с ней. Сама я не чувствовала для себя необходимости в советах Старицы, считала, что и так спасаюсь...
Когда мы пришли в Клыкове, у матушки было много посетителей, но нас пропустили. Вошла я к матушке. Она сидела в своей келии на постельке. Я встала на колени и начала объяснять свои искушения. Она очень строго отнеслась ко мне. Сильно и внушительно объяснила, что плохо, не по-монашески мы живем: не слушаемся, не хотим трудиться, все делаем по своей воле. Так нельзя... Так мы погибнем. Расспросила она про монастырь, про устав, послушания. И хотя отругала меня и палочкой побила, но вселила надежду, что есть выход... «Надо взять себя в руки, – говорила она, – постараться монашескую жизнь свою наладить, молиться... Пятисотницу исполняй, сто пятьдесят молитв Богородице, «Отче наш» не менее десяти раз... Псалтирь читай для себя. Полюби Псалтирь, она такая сладкая, из нее и служба вся составлена... Молчи. Язык – дракон. Больше молчи. Ни с кем дружбы не заводи. От бабушек келейных и прочих убегай... Устав о трапезе неправильный у вас. После вечернего правила уже не должно есть, Дадут тебе конфетку или яблоко, ты и лопаешь сразу... Надо трудиться на полях, на огородах, а ты ленишься. Вышивать – это не послушание. Вышила что просят – и беги на поля трудиться».
На какое-то время матушка взяла мою руку и сильно на нее оперлась, так что мне даже больно стало. Прижала мою голову к себе и, пока я ей про монастырь рассказывала, она, как бы не внимая моим словам, прослушивала, словно врач, что-то там у меня внутри, в душе... Потом сказала: «Ты хороший человек, только глупенькая еще, отроковица, ничего не понимаешь. Но я очень рада, что ты хоть поняла, что не спасаешься, что дальше так жить нельзя. Прибегай ко мне».
Та же послушница привела несколько кратких наставлений Старицы, которые ей запомнились: «Не надо разузнавать, что будет. Этим только разрушается молитва»; Никому не рассказывай, что говорила, как помолилась матушка Сепфора, – все потеряешь»; «Не обижайтесь, что я вас ругаю... Кто же еще отругает вас?»; «Хорошо, что матушка Игуменья к духовным отцам в Лавру не пускает – нечего надоедать батюшкам»; «Никуда из Шамордина не уезжать!»
После Крещения матушка сильно заболела и не принимала. Потом она уехала в Киреевск. Мы очень горевали, думали, больше не вернется, что за непослушание наше отнял у нас Господь это сокровище. Но матушка вернулась в Клыково на Страстной седмице. А на Светлой мы опять были у нее. Она принимала нас тепло и с любовью. Вот ее, как позже выяснилось, последние нам наставления: «Нет страшнее греха для монахини, чем уйти из монастыря и выйти замуж»; «О пристрастии к батюшке: сама ищи как защититься, то так, то этак попробуй, – что-то поможет... Это беда всех монашек».
В четверг Светлой седмицы, 1 мая, мы ходили к матушке петь стихиры Пасхи. Матушка как никогда ласкова была с нами и утешала нас. Тогда мы не понимали, что она прощается с нами. Она сказала: «Будьте борцами. Вот наденут вам «хомутики» (так называла матушка параман), и будете борцами. Из Шамордина никуда! Держите обитель. Вы все – мои дети. Я за вас день и ночь молюсь. Молитесь так: «Господи, утверди сердце мое по Тебе горети!» Молитесь за старших и за начальство».
Сохранилось много рассказов о мудрости и прозорливости матушки Сепфоры, – они еще далеко не все собраны. Вот, например, одна из ее духовных дочерей вспоминает: «У меня была икона в келии, образ Спасителя. Матушка говорила: «Какое эту иконку местечко ожидает, ты даже представить себе не можешь!» Когда в Клыкове открылся храм, она сказала: «Давай эту икону в храм отдадим. Не жалко?» Я отвечаю: «Матушка, вы благословите – так и будет»... Отец Михаил сразу повесил ее на Горнем месте. Матушка знала, какое высокое место ожидало эту икону».
Келейница З. рассказала: «Однажды слепая матушка говорит мне: «Дай мне иголку, я буду шить». – «Матушка, как ты будешь шить? Дай мне пошить». – «Нет, дай мне иголку». Приношу ей иголку, но все за свое: «Матушка, давай я тебе пошью». Она взяла у меня из рук иголку и вставила в ушко нитку: «Я ведь сказала, что сама буду шить». И вот она сидит и шьет. Я вышла из келии и думаю: «Я зрячая, да не вижу ничего, а она слепая там шить будет...» И только я об этом подумала, она зовет меня. Вхожу. У нее в руках полотенце в полоску. «Это полотенце?» Я говорю: «Полотенце». – «А «то дорожками?» – «Дорожками». – «Эта синяя?» – «Да» . – «Эта зеленая, эта красная, эта белая?» – «Да». Я поняла, что она духом больше видела, чем я вижу своими телесными глазами».
Плотник Н. был мастер своего дела и гордился этим, но матушка нередко его смиряла, говоря, что «ты, мол, там-то и там-то плохо сделал, посмотри-ка... И в другом месте у тебя изъян». Так оно и оказывалось: мастер обнаруживал эти недоделки...
Отец Михаил еще до приезда матушки Сепфоры бывал по хозяйственным делам у директора совхоза. Тот был настроен очень неприветливо, встречал иеромонаха сердито, стучал по столу. Спустя год, когда матушка была уже в Клыкове, отец Михаил сказал ей, что ему необходимо ехать к директору совхоза, но как поедешь... надежды на успех нет. Уж больно лют... «Ничего, – ответила матушка, – езжай!». И начала молиться. Поехал... Директора совхоза как будто подменили, вежлив, даже улыбается: «Садитесь... Как дела?» И, выслушав просьбы, с готовностью сказал: «Поможем! Обязательно поможем!»
Мать Пантелеимона вспоминает, как матушка Сепфора учила своих чад готовиться к церковным праздникам. «Спрашивала: «Ну, ты мне расскажи, что это за праздник?» В начале я этого не понимала, но потом поняла, что к празднику должно готовиться. Если я не знала ничего об угоднике, она говорила: «Ты почитай... Найди время и почитай». Она бывала недовольна, когда мы не знали тропарей угодникам, праздникам, для нее это было даже горе духовное, скорбь... Пли сидим, заминка. Матушка молчит, потом вдруг спросит: «Ты о чем думаешь?» – это она напоминала о молитве: не блуждай мыслями, молись».
Матушка просила приносить ей палочки обструганные, легкие посошки. Она помазывала их освященным елеем и употребляла во время духовных бесед с чадами, возьмет да и слегка побьет по ногам, рукам... Как, впрочем, нередко и себя. Это напоминает действия преподобного Амвросия: как услышит, например, какую, пусть едва заметную, похвальбу (много прочитал... долго стоял...) от инока, так сразу за палочку. Некоторым и доставалось. Матушка клала палочку на пол и предлагала пройти по ней. В этом был какой-то сокровенный смысл.
Бесы люто ненавидели её, но ничего, конечно, не могли с ней сделать серьезного: вот только дыму в келию напустят или поднимут ветер и кровать ее засыплют песком... Они цеплялись за всякого входящего ней, но и она не дремала, видела, что лезут... Келейнице она говорила: «Пришли к нам люди – ты с радостью, а после их ухода – кропи святой водой». После вечернего правила келейница кропила матушку, себя и всю комнату. А однажды ночью слышит шум: матушка отворила дверь и прямо ползком оттуда. «Что же ты, – говорит, – не слышишь... я умираю, задохнулась вся. Такого чаду напустили – дышать нечем!» А келия полна дыма. Иногда и днем показывала: «Вон стоят: в шляпе, в брючках... Маленькие и большие... Читай скорее «Да воскреснет Бог...» Показывала опять: «Ох, этот мужик, замучил он меня... все время тут». Михаилу матушка также говорила, что видит эту вражью силу...
Матушка Сепфора наказывала келейнице не давать дремать. «Я непослушная была, – рассказывает та,– Господи, прости... Матушка, прости... Если она задремлет, то надо было ее обязательно будить... А у меня слабый такой характер, плохой, негодный, мне ее жаль. Говорю тихонько: «Матушка, матушка...» – да и отхожу. Так она меня потом так прочистит, проругает, что свет Божий не мил... Мне думается, что ночи она не спала совсем. К утру задремлет чуток, а в семь уже умываться, на молитву вставать... С утра – Псалтирь, Евангелие. Братия под благословение подходят... После обеда – акафисты. В это время могла и прилечь самый чуток, капельку... Поднимется: «Ой, я, наверное, много спала»... А где там много – десять минут... Вот она молится, и если я в это время приоткрою дверь к ней, то она начинает ползать на коленях, смиренно скрывая молитву: «Мусор тут какой-то... Сейчас соберу».
© 2005-2018 Оптина пустынь - живая летопись